По-моему, больше всего на свете любит оп пожарные тренировки. Построит расчет в одну шеренгу и, прохаживаясь вдоль строя, читает «в новой интерпретации» все ту же лекцию о важности нашей профессии и о том, что мы такое есть. Мне его слушать интересно — очень он образно излагает, а порой такое загнет, что со смеху помереть можно. А вот второму солдату нашего расчета, шоферу Витьке Жигареву, все эти лекции ужасно надоели, потому как слушает их Жигарев второй год.
Вот и сейчас сержант построил нас перед началом тренировки возле красной машины и, заложив руки за спину, идет вдоль строя.
— Мы есть самая скорая помощь. Хиба ж есть номер телефона вперед нашего? Немае такого номеру. Ноль — один!
Сержант поднимает вверх указательный палец.
Витька Шигарев что-то шепчет мне на ухо, и я не выдерживаю, взрываюсь от смеха. Вот всегда так: когда нельзя смеяться, заведешься от первой же глупости.
— Рядовой Пестов! Вы, я бачу, дуже веселый хлопец. А ну, ответьте на такой вопрос. К примеру, противник применит атомное оружие. Какие возможности таятся в нашей пожарной технике?
«Какие же возможности в ней, да еще и таятся? — мучительно думаю я. — Ну, огонь тушить, а его будет с излишком. Говорили еще что-то насчет дегазации-дезактивации, это вроде бы когда водою из брандспойтов по зараженной поверхности…»
Сержант закладывает большой палец за сияющую пряжку ремня, насмешливо смотрит сверху вниз. Вот-вот скажет: «Та-ак!..»
— Та-ак, — говорит сержант и прищуривает на, меня глаз.
— Могу я ответить, товарищ сержант? — произносит Шигарев.
— Отвечайте! — не подозревая подвоха, великодушно разрешает сержант, и Витька бодро чеканит:
— Значит, так… После применения по нашей машине крупной атомной бомбы машина превращается в радиоактивную пыль, выпадает в виде осадков на голову противника и уничтожает его!
Сержант Раздайбеда некоторое время молчит. Потом все же усмехается. Сейчас он тоже что-нибудь скажет, а пока можно посмеяться.
— Машина в пыль, значит? Все шуткуете, рядовой Жигарев? А я вот зараз проверю машину, и, если хоть одну пылинку найду в кабине, можете пойметь совесть в увольнение не записываться. Ясно?
— Так точно, — притворно-бодро соглашается Жигарев, и всем ясно, что Раздайбеда найдет в кабине все, что захочет найти, и мы даже знаем, что он спросит после этого: «Та-ак, бачылы?» Если Жигарев ответит ему но-украински «бачыв» (видел, мол), а Жигарев именно так и ответит, то благодаря такой хитрости Витька, может, и попадет в увольнение.
— Начнем тренировку, — говорит сержант. — Рядовой Пестов работает за первого номера, Жигарев — за себя, —
Сержант извлекает секундомер. Смотрит сверху вниз, то на нас, то на часы.
— В районе второго гаража… горит самолет! Действуйте!
«Да откуда в районе второго гаража могут взяться самолеты?» — успеваю подумать я. Но щелкнула кнопка секундомера, и теперь — не зевай!
Я срываюсь с места, даже, кажется, стукаюсь плечом
о Раздайбеду, подлетаю к пожарной машине. Надо отстегнуть закрепленный на крыше пеномеханический ствол и, не потеряв его, откинуть боковую крышку отсека, где, как в хозмаге, на полке стоят свернутые в рулоны шланги. Хватаю шланг, потом (что там кино о ковбойской ловкости!), держа за один конец, что есть силы швыряю рулон от себя по земле. Он должен размотаться! Должен, но завалился набок, змей проклятый! На полпути…
— Отставить! Повторим сначала!
Конечно повторим. Теперь полчаса — не меньше — повторять будем. Знаю я сержанта.
Даже занятия со штурмовой лестницей, когда надо лезть на четвертый этаж, когда если сорвешься — по чертежам не соберут, — так даже тогда легче, потому что наш начальник, капитан Андреев (тот, что меня в пожарники записал), делает все как-то интересно, с шуткой, с подходом. А сержант в который раз свое:
— Швидче работайте. Борьба с огнем — это прежде всего борьба за время.
К вечеру я так устаю, что едва держусь на ногах. Будь такое на гражданской работе — я наверняка имел бы три выходных, но крайней мере.
Вечером я пишу письмо Нине. Вру и сам верю, что летаю стрелком-радистом на громадном серебряном ракетоносце, что очень устаю, но предан душою и телом Военно-Воздушному Флоту. Иногда я отвлекаюсь от письма и тогда слышу, как Раздайбеда мучает баян. У сержанта что-то с музыкальным слухом. Может, даже и медведь на ухо наступил. Иначе чем объяснить, что Раздайбеда фальшивит даже в такой песне, как «Распрягайте, хлопцы, коней». Нашел что разучивать, где они сейчас, кони, которых надо распрягать?