«Полынский Михаил Владиславович, 1898 года рождения, город Сувалки…»
Поляк… Василий ухмыльнулся. Немало земляков Железного Феликса после семнадцатого года присоединились к делу мировой революции… Кто-то из коростных побуждений, кто-то действительно верил в это, ну а некоторое всего лишь хотели выжить. Интересно, к какой же категории относился Полынский?
«... неизвестного происхождения. Отец – неизвестен. Мать – Полынская Гелена Яновна…»
Эта запись так же вызвала на лице следователя улыбку. Большая часть подобных туманных формулировок скрывала под собой отнюдь не рабоче-крестьянские корни. Перевернул страницу, на стол с глухим стуком выпала тусклая фотокарточка, со следами от рамки по краям. Молодой офицер с пустым невидящим взглядом, и невыносимо строгим выражением лица. На подогнанной по фигуре форме можно разглядеть петлицы старшего лейтенанта. На обороте надпись «Михалу на добрую память. А. Н. 1925 г.»
- Интересно… - задумчиво протянул Василий, откладывая карточку в сторону. Он мог бы поклясться, что видел этого человека и ранее, но вот только где?
Все же, все это дело, поначалу представившееся ему банальным арестом, с последующей ссылкой в «места не столь отдаленные» уже начинало казаться чем-то намного большим.
Нет-нет, ничего необычного в аресте красного командира, награжденного орденом Красной Звезды, медалью «За Мужество» и прочими наградами, майора в отставке Михаила Полынского не было. За последние два послевоенных года, судьбы многих героев войны перемолола безжалостная мельница репрессий. Полынский должен был стать всего лишь одним из многих, да и в целом его арест никого бы и не удивил – уж больно откровенно Михаил Владиславович выражал свои взгляды. Таким людям прямая дорога в лагеря – это давно стало прописной истиной.
Странно было нечто иное. В том числе, и то, что приказ на арест был подписан, не начальником окружного отдела НКВД, а неким «товарищем Буцковским из районного ЦК», и лишь затем утвержден особистами. Да и поведение майора в отставке при аресте стало для него неожиданностью. Обычно, те, к кому приходят с ночным визитом до последнего верят, в то что произошла ошибка, и они вернуться домой, не ощущают за собой вины, лишь только обиду. Но чтобы так сразу, пулю в висок…
Василий достал из кармана портсигар, закурил. Легкий аромат «Нашей Марки» напомнил о том, что Полынский курил те же папиросы перед смертью. «Он знал, что за ним придут, и у него было время подготовится» - мелькнула мысль. Хотя, о тайном аресте знать не мог никто…
С хлопком захлопнул папку, слегка закашлявшись от поднявшейся пыли. Внизу в приемном с ночи ожидают соседи Полынского. Их подняли прямо с постелей. Близких друзей и родственников, что не странно, у Михаила Владиславовича не было. Такие люди как он, обычно держаться особняком.
Выкинув так и не докуренную папиросу под стол, Василий с тяжелым сердцем вышел из кабинета – проводить допросы он не любил еще с фронтовых времен. Спустился вниз по лестнице с ажурными периллами, украшенными резьбой с вензелями – память об «империалистическом» прошлом здания, и пройдя немного по коридору прошел в приоткрытую для него часовым тяжелую железную дверь.
В просторной комнате с некрашеными штукатуренными стенами несмотря на летнюю жару было довольно зябко. Из мебели только стол, с обтянутой зеленым сукном столешницей, и два стула. Электрическая лампа на столе выключена – сейчас день и зарешеченное оконце у самого потолка дает достаточно света.
Сел на мягкий стул за столом, и сразу почувствовал себя неуютно, будто отвечать на неудобные вопросы, нервно заламывая руки, и жадно затягиваясь предложенной папиросой, придется ему, а не его невольным собеседникам.
- Ведите! – коротко бросил он в пустоту. За дверью раздался приглушенный стук сапог, а через пару минут в приоткрывшуюся со скрежетом дверь в сопровождении краснопогонного часового вошел седоусый мужчина, одетый в исподнюю рубаху и мятые брюки, растрепанные черные кудри, точно пудрой присыпаны пылью и обвалившейся штукатуркой.
Боязливо озираясь он сделал несколько неуверенных шагов и остановился посреди комнаты.