Каморка Василия была самой дальней по импровизированному коридору, и находилась в углу зала, благодаря чему у него в «комнате» было сразу целых два высоких, до потолка окна. Дополняли эту роскошь электрическая лампочка, сиротливо торчащая из стены и изразцовая облицовка голландской печки в углу. В остальном, же, меблировка комнатки мало чем отличалась от десятка соседних – панцирная кровать, пара стульев с обшарпанной мягкой обивкой, самодельный стол, застеленный газетой, покосившаяся вешалка, и бог весть как здесь оказавшаяся подставка под трости.
Ключ сиротливо скрипнул в замке, и Василий медленно, словно неохотно зашел домой. Домой. Удивительно, что за свои сорок с лишним ему приходилось жить в избах, землянках, блиндажах, на улице и в лесу, но нигде он не ощущал такого дискомфорта и одиночества, как здесь.
Хотя, от чувства одиночества его всячески пытались отвлечь многочисленные соседи. Вот и сейчас – где-то дальше по коридору плакал ребенок, кто-то слушал радио, а в воздухе стоял неповторимо мерзкий аромат подгоревшего кофе, который каждый день пытался сварить его сосед через комнату. Нестерпимо ломило голову, то ли от раздражения, то ли от недосыпа. Не раздеваясь с размаху упал на кровать, та заскрипела, и этот звук так же вызвал у него раздражение. Найдя на потолке глазами темную отметину, оставшуюся от рикошета пули, Василий уставился на нее, и долго смотрел массирую руками виски, стараясь не думать ни о чем.
А подумать было, о чем. Неудачное задержание – раз. Пропавшее фото – два. Чудные голоса – три. Все это вязалось в такую фантастическую и нелепую картину, что будь Василий верующим христианином ли, иудеем ли, то не нашел бы никакого другого объяснения, иначе чем проделки и козни дьявола. Но он был образованным, советским гражданином, и знал, что дьявола не бывает. Что задержание сорвалось потому, что скорее всего, кто-то предупредил Полынского, и этот кто-то наверняка связан с НКВД, голоса – следствие переутомления, а возможно и давней контузии, а фото… Фото действительно не могло просто так пропасть со стола из закрытого кабинета. Оно не могло уйти, не могло раствориться, или стать невидимым…
Встал с кровати, из-за подставки для тростей достал бутыль с мутной жидкостью. Пробка вышла с характерным звуком. В стакан медленно булькая полилась густая жидкость.
Дверь заскрипела и приоткрылась.
- Не помешаю?
Седоусый мужчина в затертом до дыр, но чистеньком сером пиджаке и накинутой поверх клетчатой шали застенчиво смотрел на Василия через толстое пенсне в приоткрытую дверь.
- Заходи дядь Володь, гостем будешь, - Василий улыбнулся своему посетителю, - Стакан на подоконнике.
- Да, мне немножко, я лишь компанию составить – нехорошо в одиночестве пить Василь, очень нехорошо. По себе знаю. Али день был тяжкий, или повод радостный? По лицу вижу, не очень. Ну, будем!
Опрокинув в себя содержимое стакана, мужичок даже не поморщился, слегка крякнул, и потер нос рукавом пиджака.
- Как жизнь то, дядь Володь? – Василий тоже выпил, резко выдохнув, - Соседи что?
- Не могу пожаловаться, Вась. Нет, буквально – не могу.
Мужичок криво усмехнулся, и опустил голову, сверкнув стекляшками пенсне. Несмотря на внешнюю потрепанность в его худощавой фигуре все еще можно было разглядеть гордо поставленную осанку, в каждом движении, сквозь похмельный угар сквозила изящная тонкость, никак не присущая рабоче-крестьянскому классу.
- Сам понимаешь, - продолжал дядя Володя, - о нашей власти, как о покойнике – или хорошо или никак. А я так вообще сторонник теории, что молчание – золото. За тридцать годков таки утвердился в мысли, что она единственно верная. Налей еще что ли?
Василий снова наполнил стаканы. Со своим немолодым товарищем он познакомился едва заехал в эту комнату. Не испугавшись его весьма «страшной» должности, дядя Володя – как его все здесь называли, сразу же не церемонясь пришел справить новоселье, принеся с собой невероятно как оказавшийся в Энске настоящий индийский чай и конфеты.