– Угу, – отозвался Ефремка почти сквозь липкую дрему. Его одолевал сон. Устал за день.
– Спи-спи, – Степан протянул руку и плотнее подоткнул края овчины, под которой посапывал, подобрав коленки к подбородку, Ефремка.
Дня четыре простояли солнечными и безветренными. Много напластано травы, как вдруг погода стала хмуриться. С востока, с гнилого края, как выражались мужики, поползли по небу белые облака. Они на глазах темнели, превращаясь в серые низкие тучи. Вскоре упали первые капли дождя.
– Все дело испортила эта сетуха, – чертыхался Степан, глядя на серое без просвета небо, которое сплошь было затянуто белесой пеленой, что означало затяжную сырую непогоду. – Подождем, глядишь, растянет. Не успели еще толком раскосариться… – Внезапный сухой кашель прервал на полуслове. Откашлявшись, Степан добавил: – Подожду. А тебе, Ефрем, подвернулась возможность мамку проведать. Глядишь, пока вертаешься, и распогодится…
Когда дождь перемежился, запрягли лошадь. Ефремка отправился в село. Опустело и на других таборах. Мужики пережидали непогоду в балаганах, отправив ребят-подростков за продуктами домой.
Моросящий дождик прекратился так же внезапно, как и начался. Посветлело небо, пропуская сквозь пелену солнечные лучи. В мутных просветах показался и огненный диск, быстро высушивая влагу на траве, кустах, деревьях. От мокрой, потемневшей от дождя, кошенины густо подымался пар. По руслу ключа тянулся туман, который постепенно рассеивался. Покосы оживились людским гомоном, визгом собак. К полудню замелькали литовки в руках косарей. Вернулся Ефремка.
– Вон сколь мамка харчей отправила!
– Ну, теперь за работу. – Степан с надеждой глянул на небо. – Будем косить, покуда погода позволяет. Как подсохнет кошенина, перевернем. Просохнет совсем, начнем грести и ставить копна. Наберется на стог, будем метать. Иначе – сеногной…
Обильный в этот, тысяча девятьсот семнадцатый, год выдался урожай в Забайкалье. Зерна намолотили вдосталь, засыпав полные амбары. Щедрой на дикоросы оказалась и тайга этим летом. От голубики с жимолостью синели бескрайние мари среди сопок, пламенели вишневым цветом брусничные поляны у подножий вековых деревьев. Эта целебная ягода любит глухие, загороженные чащей, но открытые солнцу места. А сколько грибов уродилось! Густой россыпью торчали из прелой таежной подстилки в темных, закрытых от солнечного света хвойниках влажные маслята. Оттопыривая прошлогоднюю опавшую листву, лезли на свет мохнатыми шляпками белые, будто сахар, грузди. Их многочисленные семейки длинными вереницами тянулись по травяным косогорам среди мшистых камней-валунов. Люди бочками солили грибы, чанами засыпали на зиму, заливая сахарным сиропом, бруснику да голубику. Из жимолости, малины и смородины получали варенье. С избытком запаслись мужики и сеном для домашнего скота.
– Буренушки нынче не обидятся, – радовались селяне при виде крепких душистых зародов, не подпорченных «сеногноем». Отменным оказался даже самосад на огородных грядках. Бабы специально сажали табак рядом с капустой, чтобы уберечь ее от несносной прожорливой блошки, имевшей обыкновение нападать на только что высаженную в начале июня рассаду – еще толком не окрепшие ростки в два-три маленьких листочка.
– Сытным будет нынче год. Чего еще надо? – переговаривались довольные посельщики, сидя на завалинках или на скамейках у калитки.
– Оно, конечно, ловчее, когда ни засухи, ни наводнений, – отвечал соседу сосед, сворачивая за дружеским разговором вторую или третью козью ножку. Славно поработали, не грех ладом передохнуть, перевести дух после трудов праведных.
Обычно по осени, после того как кололи скот, запасаясь мясом, наступала череда свадеб. Эту пору свадебную любили на деревне все, от ребятишек до стариков. Словно второе дыхание открывалось у людей. Отступали даже разные хвори. Свадьба на деревне – целое событие, причем зрелищное. Особенно если молодые из зажиточных казачьих семей. Тут и размах, и удаль, и шумное веселье, которым охвачены многочисленные родственники с обеих сторон – жениха и невесты!
Да и в прочие праздники с размахом гуляли на селе. Наяривали в разных концах гармошки. Мужья с женами переходили из избы в избу. С большими бутылями хмельной браги в обнимку, не забыв на гостинцы хозяевам корзинку с пирогами или шанежками. А там уже ждали. И в каждой новой избе, где собирались гости, гулянка разгоралась с новой силой и хмельным задором. Не держали людей и лютые морозы в зимние дни. По сугробам напрямик, протаптывая в снегу глубокие тропинки, спешили кумовья друг к другу за праздничный хлебосольный стол. Молодежь не была склонна к питию спиртного. Парни и девчата щелкали семечки, устраивали на льду озерка, что посреди поселка, самодельную карусель. Спешили с наступлением сумерек на вечорки-посиделки, которые организовывались у кого-то из знакомых, обычно какой-нибудь вдовы-солдатки, имеющей просторную избу. Места всем хватало. За это собирали с человека по пятачку гостеприимной хозяйке, которая заранее хорошенько протапливала печь, кипятила ведерный самовар.