Малые ребятишки кидали с обрыва на тонкий ледок камни. Ледок глухо лопался, и камни с бульканьем исчезали в воде. Детвора не могла дождаться, когда озерко замерзнет, лед станет прочным, чтобы на него можно без боязни выйти кататься на рулевушках. Придумали на деревне такие нехитрые самодельные салазки не салазки, санки не санки. В основе – коньки. Редко у кого железные, в основном деревянные, остро оструганные и облитые водой на морозе, чтобы лучше скользили по льду. Коньки прикреплялись к сделанной из коротких дощечек сиденью. Усаживались на него коленками. Для удобства подстилали кусок мешковины или лучше овчины, чтобы мягче было. Отталкивались короткими острыми пиками из толстой проволоки. Проволоку находили на железнодорожной станции, где рабочие крепили грузы на платформах.
По свежему, еще не припорошенному снегом льду озерка, которое обычно замерзало к Покрову, сорванцы лихо гоняли на рулевушках друг за другом. Слышался на всю деревню громкий ребячий визг, восторг и крики. Правда, в иных местах ледок оставался еще хрупким. Несется мальчишка, а под ним ледок-то и прогибается, покрываясь трещинками. Свои ли родители или чужие взрослые увидят – ругаются. Иной из отцов, будучи в сердцах, мог взять топор и запросто изрубить сыновнюю самоделку, отчего у парня вскипала жгучая обида в виде слез и громкого рева. Но, выждав время, сынишка, утирая сопли, начинал втихаря восстанавливать погубленные чудо-салазки.
Как раз в ночь на Покров выпал снег. Проснулись утром люди, а за окошком белым-бело. Непривычно и даже волнительно на душе. Ощущение чего-то нового, знакомого, но позабытого за весну и лето. Какое-то ожидание томит душу, когда выходишь поутру из дома и ступаешь на первый снег, еще не хрустящий, не подмороженный, а мягкий. Хрустеть он станет после того, как его прихватит в следующую ночь первым крепким морозцем. А пока крупные снежинки умиротворенно оседали на изгороди, крышах домов, поленницах дров. При полном безветрии они медленно падали с неба, постепенно покрывая землю и постройки. Мужики, входя в избу, снимали шапки и папахи, выбивая снег из меха и овчин, обметали вениками обувь. Бабы отряхивали платки и подолы.
С наступлением первых серьезных холодов Степан расхворался. Донимала ломота по всему телу. Кашель перестал мучить, но температура не спадала: то жар, то озноб. Фельдшер имелся в железнодорожном лазарете на станции. Через Прохора Ивановича Елизавета договорилась, чтобы врач оказал милость, приехал посмотреть больного. Но тот не мог отлучаться из лазарета. Такой порядок. Пусть, мол, больной сам приедет на прием, врач его и осмотрит. Делать нечего. Запрягли коня. На санях и поехали. Сопровождали Елизавета с Ефимом. Осмотрев больного, доктор сказал, что температура вызвана простудой. Это пройдет. Надо только попить порошков и поберечься. Но настораживало общее состояние Степана. Ефим без утайки поведал доктору о том, что брату довелось и на лесосеке покорячиться с бревнами, и затем мельницу рубить. Доктор, человек уже в годах, маленького роста, с седой бородкой, покачал головой, отвечая Ефиму:
– Боюсь, голубчик, что больной малость надорвался. Смею вас заверить, поскольку симптомы определенные есть. Так что пока никакой физической работы, какие-либо нагрузки должны быть исключены…
– Как же? Как же без работы? – удивленно смотрел чуть позже на врача Степан. Кустистые седые брови доктора приподнялись над стеклышками очков.
– Ну, любезный, я, кажется, ясно выразился. Никаких физических нагрузок. Абсолютно никаких! – доктор повысил голос на последних словах.
– Господи, – перекрестилась Елизавета, – как же в деревне без нагрузок?..
Ефим молчал, прижимая левой рукой невестку к своему плечу. Успокаивающе произнес:
– Доктору виднее. Он пустое говорить не станет. Раз надо, значит надо. Сейчас поберечься, глядишь, и все выправится. Вон, как раз, и зима на носу. Мельница отдыхает, и Степан тоже. Ничего, Лиза, выкрутимся. По хозяйству сами с Ефремом справитесь. А докторским наставлениям следует подчиняться…
– Ну, что, мам? – встретил у заплота по сумеркам родителей и дядю Ефима встревоженный Ефремка.
– Ничего, племяш, – ответил как можно спокойнее за всех Ефим. – Приболел немного папка. Пройдет.
Степан, встретившись глазами с сыном, улыбнулся. Мать тронула за раскрытый воротник:
– Закутывайся, сынок, ладом. Не лето же…
– Я распрягу, – запахивая потуже ворот, ответил Ефремка. – Идите за стол. Я картошки наварил. Приготовил груздей и капусты. Полил маслом.