сквозь крыши в трубах и антеннах,
асфальт, кладбищенские плиты
на свет глядят космополиты.
Безродные бичи с бомжами.
Электрики со слесарями.
Стряпухи. Прачки. Сторожихи.
Все больше чудики да психи.
Похолодание — пустяк.
Но — несомненная морока.
Не апельсины из Марокко.
Как бы не так.
Из сопредельных областей
весьма сомнительная пища,
а что касается винища —
не без затей.
За здравие.
За упокой.
Дубняк. Перцовка. Зверобой.
Первостатейные напитки.
Неисчислимые убытки.
Само собой.
Поползновенье — стать отцом
свободомыслящих народов,
грозой садов и огородов,
завзятым уличным бойцом.
Честолюбивая мечта
бритоголового парнишки.
Игра, в которой кошкам мышки,
а мышкам кошки — не чета.
Разбойники и казаки
не против сосуществованья.
Но нет взаимопониманья.
Есть марочные коньяки.
Лимоны в собственном соку.
На блюдце с голубой каемкой.
Есть стол, застеленный клеенкой.
В лесу дорога.
Дом в снегу.
На цыпочки привстав, в окно
заглядываешь краем глаза:
— Что, Ерофеич,
где, зараза,
обещанное нам вино!
Г. Комарову
Бастилия пала.
Ум, совесть и честь.
Лишь запах паленого в воздухе есть.
Как будто гроза миновала.
Сквозь поле ржаное прошла напролом,
ломая колосья.
И следом за нею насквозь я
пшеничное поле прошел за холмом.
Пшеницу на мельнице мельник молол,
мукою мешки насыпая.
А может, стакан до краев наливая,
не знаю, насколь он велик и тяжел.
Однажды не справиться мне со стаканом,
как не совладать пастушку с великаном,
когда бы не случай,
не плащ,
не праща.
Не камня осколок.
Кусок кирпича.
Я расслышал только то,
что я должен был расслышать,
только то, что мог подслушать
в рюмочной, в метро.
В парикмахерской, настолько
остро пахнущей духами,
что мне хочется стихами
говорить с моим народом.
Мое слово непременно
как-нибудь да отзовется.
Рано или поздно.
Видит Бог, дурак найдется.
Собака. Кошка. Грач. Ворона.
Но перво-наперво пейзаж.
На декораций демонтаж
приходится конец сезона.
Второстепенные детали
выходят на передний план.
Крестьяне рядятся в дворян.
Дворяне рядятся в крестьян.
Дожди пошли.
Дороги стали.
Слева направо из кулисы
то Лебедь белая плывет,
то Лебедь черная плывет.
Я той, что ножкой ножку бьет,
не помню имени актрисы.
Одилия или Одетта…
Офелия или Джульетта…
Иль поселковый почтальон
спешит за письмами в район.
На стареньком велосипеде
она чудовищную грязь
охотно месит,
веселясь
всемирно-исторической победе.
Ю. М.
Закоренелый иждивенец
на шее царства-государства.
Известны все твои мытарства.
Теперь ты — немец.
Вчера — еврей. Назавтра — турок.
Чуть свет заглянешь в переулок,
нос сунешь, не подозревая,
что там — пивная.
Что незнакомец, пьющий пиво,
при рассмотрении ближайшем
окажется несправедливо
забытым лириком тончайшим.
В своем отечестве нет места
равно — отважному герою,
поэту, склонному к запою —
вне специального контекста.
Определенного сюжета,
который столь же характерен,
сколь несуразен и чрезмерен.
Как свод законов Хаммурапи.
В огне потрескивают сучья,
тогда как косточки — трещат.
Когда вонзаются в них крючья,
бычки от ужаса мычат.
Я видел их на скотобойне
подвешенными к потолку.
Щека к щеке. Ушко к ушку.
Колокола на колокольне.
Малинового перезвона
не позабуду никогда,
как обжигающий уста
вкус «Огуречного» лосьона.
Как запах «Беломорканала»,
с которым связаны навек,
но не судьба морей и рек —
скорей крушенье идеала.
Тоска. Отчаянье. Подагра.
Бессмыслица,
абракадабра —
зубодробительный артроз.