Васятка с Колей жили рядом. Они уселись на бревно возле плетня.
— На чёрта нам эго ружьё? — сказал Васятка. — Только всю дичь распугаешь. Пусть он сам из него пуляет.
— Да я бы и даром его не взял! — подхватил Коля.
Они ещё долго сидели на бревне, следили за стаями птиц
и печально вздыхали, мечтая о хрусталёвском ружье.
СУХАЯ ОХОТА
После обеда Коля сел было за уроки, но под окном залаял дворовый пёс Султан. Коля сердито постучал в окно. Султан повернул голову и, виляя хвостом, продолжал лаять с таким видом, будто хотел сказать: «Разве не видишь, что творится на селе?» Султану вторили Васяткина звонкоголосая Пальма и, видно, застудивший горло председательский Разгуляй. Коля вышел на крыльцо, прислушался. Лаяли все собаки на селе. Что-то произошло.
На несколько секунд собачий хор затих, и Коля ясно услышал плачущий голос Робинзона. Всё стало ясно! Хрусталёв собирается на вечернюю зорьку и посадил Робинзона под замок.
Когда Робинзон попадал в заточение и подавал свой голос, все собаки на селе выражали ему своё горячее сочувствие. Видно, в эти минуты они забывали обиды, нанесённые Робинзоном, и с жаром поддерживали попавшего в несчастье собрата.
Коля крикнул на Султана. Султан замолчал, виновато помахал хвостом и убежал со двора. Через минуту его зычный голос доносился уже с огорода.
Дома было тоскливо. Под окнами теперь ходила Королева — пёстрая курица и нудно квохтала, в соседней комнате однотонно стучала швейная машинка и слышался дребезжащий бабушкин голосок. Она пела знакомую, старую-престарую песенку про белы снеги.
— Бабушка! — не выдержал Коля.
Голос и стук машинки за стеной умолкли.
— Что тебе?
— Ведь весна уже!
— Не слепая… Хорошая песня всегда в пору.
Застучала швейная машинка, и она снова затянула про белы снеги. Коля натаскал в кадку воды из колодца, залез на сеновал, сбросил корове сено в ясли и снова сел за столик, у окна. Хотя Королева куда-то ушла, а бабушка теперь пела «Шумел-горел пожар московский», у него не хватало сил приняться за уроки. Собачьи голоса напоминали ему о гусиных стаях, о зейском просторе. Коля почувствовал себя обиженным, одиноким и совсем несчастным человеком.
Всё же он раскрыл было грамматику, но в окно постучал Васятка. Он подморгнул и кивнул головой.
Коля открыл окно и перемахнул через подоконник:
— Ты что?
— Ничего…
— Не учится?
— Задачи уже решил.
— Как это у тебя получается? — вздохнул Коля.
— Проще пареной репы. Сажусь, затыкаю уши, и всё…
— Ну и помогает?
— Не всегда.
— Надо попробовать… Ваши в поле?
— Ага. Ваши тоже?
Коля кивнул.
— Может, пойдём?
— С чем, с палками?
— Нет, так, всухую. Слышал, Робинзон воет?
— Ну и что?
— Как — что? Может, подранка добудем.
Коля просиял:
— Верно! Хрусталёв в утиную тучу бабахнет, они так и посыплются.
— Ещё бы!
— Идём!
— Ну вот, «идём, идём»… А русский кто за меня выучит?
— Завтра нас не спросят.
— Тебе хорошо, не попадает, наверное, а у моего бати солдатский ремень из слоновой кожи.
— Ну уж и слоновой! Вот у моего бати ремень так ремень!
Поспорив довольно вяло, у кого толще ремень, они разошлись, договорившись встретиться в семь часов.
Тем же путем — через окно — Коля вернулся к своему столу и принялся за грамматику…
Васятка зашёл около семи часов. Они прошли с ним через огород с прошлогодними оплывшими грядками, пересекли выгон и очутились у берёзовой рощи. На её опушке стояла высокая сосна. Васятка с Колей залезли на самую вершину дерева. Отсюда на многие километры вокруг открывались пойменные луга со множеством больших и малых озёр.
Солнце повисло над вершинами далёких холмов. С каждой минутой оно наливалось, краснело. Стаи птиц тревожно носились над Зеей. На выгоне показался Хрусталёв с ружьём под мышкой. Его тень мелькнула возле сосны и скачками помчалась к песчаному озеру. Над вершиной сосны пролетала стая чирков. Коля свистнул, и чирки взмыли в высоту.
— Курс на Хрусталёва! — кивнул Коля и ловко скатился с дерева на землю.
Мальчики стали красться за кузнецом, перебегая от одного куста орешника к другому. Вскоре пошли высокие кочки, похожие на головы, стриженные под бобрик. Кузнец прошёл меж кочек метров двести и скрылся в них, будто провалился.
— Ложись! — прошептал Васятка. — Ничего, что вода, высохнем.
— Холодная — жуть! — процедил сквозь зубы Коля, становясь на четвереньки.
— Это разве холод! — Васятка храбро шлёпнулся животом в траву и пополз, разбрызгивая ногами ледяную воду.
Впереди слышались странные звуки, и непонятно было: кузнец так тяжело, со всхлипом, дышит пли это урчит болото.
Совсем близко закрякал селезень. Над головой со свистом опускались утки и где-то рядом плюхались в воду.
Донёсся слабый треск. Васятка с Колей плотней прижались к земле: Хрусталёв взводил курки.
Со звоном щёлкнул курок, другой.
— Осечка! — выдохнул Васятка.
По воде захлопали крылья: утки «разбегались» для взлёта.
Хрусталёв, чертыхаясь, возился с курками.
Внезапно над кочками взметнулось пламя. Мальчикам больно ударило в уши. С песчаного и других соседних озёр тучей поднялись утки, цапли, колпицы и с криком закружили над лугами. Хрусталёв ругался, щёлкал курками, стучал по ним чем-то железным. Наконец кузнец успокоился и, согнувшись, побежал к шалашу у самой воды.
Снова стали опускаться на озеро утки. Садились и одиночки, и сразу целые стан. На воде становилось тесно от чирков, крякв, шилохвости. Недалеко от шалаша, часто махая крыльями и вытянув ноги, приземлялась стая цапель.
Щёлкнул курок, раз, другой — снова осечка. Утки метнулись от берега. Раздалось проклятие, и тут ружьё громыхнуло сразу из двух стволов.
Хрусталёв выскочил из шалаша, посмотрел на озеро, покрытое рябью, на небо, где метались стан птиц. В воду, кувыркаясь в воздухе, падала утка. Она шлёпнулась далеко от берега, подняв столб воды.
Кузнец выругался.
Васятка и Коля поднялись во весь рост и, не таясь, смотрели на птичий переполох в небе, ожидая, не упадёт ли ещё птица. Утки больше не падали. Кузнец вытащил дымящиеся гильзы, зарядил ружьё и оглянулся.
— Откуда вас принесла нелёгкая?
— Да так… решили пройтись… воздухом подышать, — ответил Коля срывающимся от волнения голосом.
Васятка похлопал по мокрым коленям.
— Изучаем природу… водоплавающих.
У Хрусталёва в усмешке дёрнулась щека.
— По штанам видно учёных людей.
Над головой просвистала утиная стая. Чиркнув по воде, утки снова взмыли в небо. Хрусталёв досадливо крякнул:
— Ну, что стали! Садись! Ложись! Давай в шалаш!
Ребята не ожидали такой милости. Они уселись в уголке дырявого шалаша, едва переводя дух. Хрусталёв занял всё
свободное место. От него пахло кузницей и пороховым дымом. Хрусталёв приложил палец к губам и зашептал:
— Видели, за полверсты достал крякву? В неё и бил. Не люблю стрелять в стаю.
— Она ещё дальше была! — польстил Коля.
— Глаз у вас точный, — поддакнул Васятка.
У мальчиков замирало сердце, когда кузнец начинал целиться. После выстрела кололо и звенело в ушах, озеро застилал синий дым. Раздавался плеск, и кузнец, постукивая кулаком по прикладу, говорил:
— Есть!
— Есть! — как эхо, повторяли мальчики.
Ружьё сегодня вело себя на редкость послушно. Только три раза оно дало осечку и два раза выстрелило самостоятельно. Кузнец сиял.
Над кочками забелел туман. Тускло поблёскивало озеро, отражая полоску угасающей зари. Кузнец разделся и. охая, полез за утками в воду. Мальчики принялись разыскивать подранков на берегу. Они наткнулись на чирка с перебитым крылом и стали его ловить.