Артек смутился.
— Да так… угольки собираю, известь, иногда покупаю разную охру — красную, желтую… Потом рисую на горных склонах. Ну… пытаюсь.
— Вот! — торжествующе воскликнула Элой. Ее глаза сверкали. — Вот оно!
Она вскочила — одним быстрым движением, только что расслабленно валялась на подстилке из травы и веток, и вдруг — уже на ногах.
— Покажи мне!
— Что? — опешил Артек.
— Не делай вид, что стираешь свои рисунки, не поверю! Покажи!
Парень поднялся на ноги медленно, как будто его вели к Судилищу, словно он совершил какой-то недостойный поступок. Да отчасти так и было! Мазня красками по камням не считалась достойным мужчины занятием, а что до судьи — Элой ведь и правда собиралась оценивать его труд… Зачем он вообще ляпнул про это?
Подхватив облитый огнежаром факел, они взобрались на пологие скалы: отсюда деревня выглядела маленьким светлым пятном в неподвижном и зловещем океане тьмы. Временами эта плотная вековая тьма вспыхивала мертвенными синими огнями — там бродили машины; иногда огни становились желтыми или красными, это означало, что там шел бой. Вокруг высились горы, высокие и неприступные — их верхушки еще горели холодным золотом заходящего солнца.
— Вот… тут. — Артек указал на нечто вроде длинной каменной полки, где от дождя и снега хранились его незамысловатые картины и краски. — Это самые первые, ерунда, в общем-то… а дальше, по этой вот тропинке…
— Да, — сказала Элой. Она шла медленно, мягким охотничьим шагом, факел в руке, не издавая ни единого звука. Склоняла голову набок, глядя на корявую и угловатую еще сцену схватки человека и громадного бизона, угольно-черного на голубоватом снегу. Отходила назад, чтобы оценить безнадежность положения могучего воина, отбивающегося сразу от четырех красноглазых рыскарей. Долго стояла перед выполненным с великолепной тщательностью изображением грациозного длинношея, мудреца и хранителя здешних пределов.
— Это очень красиво, — заключила она наконец.
Артек набрал в грудь воздуха, приготовившись сказать что-нибудь взрослое и серьезное, вроде «вот как?» или «тебе правда понравилось?», или даже «благодарю, уважаемая Элой» — иначе как можно сохранить образ надменного и немного печального творца, немало повидавшего к своим пятнадцати годам; так что он набрал воздуха, развел руками, уже едва видимыми в подступившей даже на эту высоту тьме, склонил голову, как бы скромно принимая похвалу, приготовился говорить…
И не смог.
— Я видела много странных машинных чудес, — сказала Элой. Ее теплые карие глаза словно впитывали дрожащий огонь факела. — Застывших в снегах металлических дьяволов, пустынные залы, залитые горящим камнем, бездонные ледяные колодцы, мигающие нездешним светом компьютерные системы. Но все это было холодное и механическое. Безжизненное. А сейчас передо мной человеческое, самое человеческое, что только можно придумать — искусство. Прекрасное. Живое.
Спускались молча.
— Тебе нужно продолжать рисовать, — сказала девушка, когда они снова оказались внизу, среди холмов и хижин. Вечер полнился привычными звуками — за сараями кто-то визгливо ругался, где-то недовольно кудахтал индюк, пахло огнем, дымом и прокисшими помоями. — Несмотря ни на что. Тебе будет казаться, что это ни к чему, будут опускаться руки — неважно. Рисуй больше и чаще. Рисуй людей. Рисуй мир. Рисуй жизнь. Людям нравится смотреть не на то, что их окружает, а на то, как все должно быть. Ты сможешь подарить им это. Ты станешь великим художником, Артек.
Возможно, она и не произнесла этого последнего — в голове у парня шумело, внутри словно стучала тысяча молоточков, и синие сумерки казались куда холоднее, чем были на самом деле. Они снова устроились у костра — из уважения к Охотнице это место так никто и не занял — и подбросили еще хвороста.
— Ты запомнил? — Элой пытливо всматривалась в лицо юноши, так, будто от его ответа действительно что-то зависело. Костер разгорался плохо — дрова успели малость отсыреть — нещадно дымил и скрипел накопившейся в древесине упрямой влагой. Световой день зимой короток, и деревня медленно отходила ко сну, только перекликались дозорные на двух ветхих сторожевых вышках. Парень вздрогнул, очнулся и торопливо закивал.
— Да ты уже сонный совсем, — догадалась Элой. Артек хотел было возмутиться — какой же он охотник, если не может противостоять богам сна, даже после такого наполненного событиями дня! — но тут же вспомнил о словах рыжеволосой. Художник — вот его настоящее призвание. — Ладно. Доброй ночи.