Выбрать главу
А ведь она и вправду полыхает, Во мраке холодеющих ночей Червлеными ликует петухами, Неугасимую благовестит зарю, Да снидет свет небесной благодати!
Что я глаголю? Что я говорю?
Не образумятся лихие тати. Сам царь отдался в лапы сатаны, Антихристовы обратали слуги. Они все слышат, и они сильны, А мы-то немощны, а мы-то глухи. И убоялись немощи моей, В железо взяли, в узы заковали, Они владыки рек земных, морей Рябины полыхающей моей, Ее-то устрашились ликованья! Ее-то благовеста не смогли Перенести всеслышащие уши…
Аз, яко божий промысел, свои Железные воспринимаю узы. И верую: ослобонит господь От тяжкого греховного недуга, — Изнемогающая в муках плоть Родит величье страждущего духа. Явит…         Явил, не позабыл он, нет, Меня во тьме кромешной не оставил… Дай припаду, мой незакатный свет, К устам твоим греховными устами. (Припадает к крепко запертой двери, к ее железной скобе.)
Как будто меду напился. Давно Такого не отведывал я меда. Совалась в щель мою, в мое окно Малаксой опечатанная морда. Смердящим духом стухшего смолья Рыгала пасть лихого супостата.
Прасковьюшка, а как она, моя Ликующая красная палата? Егда войду в высокую, егда Поставлю на пол ноженьку босую? Наполненные яствами блюда, Егда и одесную и ошуюю? Немотствуешь, родимая? Немотствуй… (Прислушивается к едва слышным за крепко запертой дверью торопливым шагам.)
Опять идут мучители, опять Сухую земь копытами долбят, Опять они, мучители, опять По плачущему топают помосту. Оборони, господь, и упаси, Не дай живой души обезъязычить, Понеже тщусь я и на небеси Поведать, что творится на Руси — Аз есмь ее глашатай и повытчик! Аз есмь ее ходатай. И ниже Сам царь меня не сдержит. И ниже Сам сатана не остановит. Нету, Не может быть поруганной душе Ни царского указу, ни запрету. (Слышит скрип тяжело открываемой двери.)
Боярыня
Живой ли протопоп?
Аввакум
                    Не протопоп — Расстрига я! Мятежник я! Отлучник! Аз, яко тать, весь во грехах утоп, Аз яко щур из тальниковой лужни.
Боярыня
Гы, яко агнец, непорочен, чист.
Аввакум
Прасковьюшка, не велено глаголить…
Боярыня
Очнись-ка, Аввакумушка, очнись, Со мною нету никакой Прасковьи, Со мною Марковна.
Марковна
                    Была она, была И во Сибири, бедная, казалась.
Аввакум
А рядом будто в воздухе плыла, Березовая трепетала заросль.

ПОСЛЕДНЯЯ ПРИСТАНЬ

Покровительство влиятельных лиц (боярыни Морозовой, княгини Урусовой, самой царицы) спасло Аввакума от немедленной казни. Вместе со своими ближайшими сподвижниками (попом Лазарем, дьяконом Федором, старцем Епифанием) он был сослан в Пустозерск, где и обрел свою последнюю пристань.

Аввакум
Обнажаюсь и душой своей и телом, Выворачиваю все свое нутро, Перед непорочной выкладаю девой Сокровенное потайное добро. А добра-то кот наплакал. А добра-то Токмо нагота одна да босота. Красная — не мне — дарована палата, Поднебесная — не мне — сияет высота. Копошусь в глубоко выдолбленной яме, Света вольного не ведаю, не зрю, Токмо слышу — не во сне — как будто въяве Ощущаю восходящую зорю. И рябину ощущаю. И рябину Всею собью слышу, внутренностью всей.
Почеши-ко, Федор, поскреби мне спину, Побольнее налегай, повеселей… Хватит, миленькой. Благодаренье богу Возвещаю я за все твои труды. И реку тебе: доходят понемногу Наши вздохи до холопьей колготы, До сермяжного они доходят люда…
А воды-то сколько наслезилось, набралось! На дворе-то — чудится — не больно люто, Мнится: стихший пригорюнился мороз. Так ли я глаголю, Епифаний?                                 Так ли, Лазарь — отзовись! — я так ли говорю?