В классе у нас учились и дети богатеев, и дети бедняков. К богатым я относил сынков полицейских, жандармов, высокопоставленных чиновников и торговцев. К бедным – ребят из семей рабочих или безработных. Детишек богатеев не били никогда. В крайнем случае могли отчитать. Все шишки доставались детям бедняков – их постоянно колотили палкой или железной линейкой. Несправедливость, господствовавшая в так называемой социалистической стране, ничем не уступала порядкам, принятым в империалистических странах. В школе, как и во всем алжирском обществе, царила продажность. Людей вынуждали давать и брать взятки, а тот, кто не имел денег, был обречен влачить жалкое существование на грани нищеты. «В Алжире надо быть или богатым, или занимать высокий пост – иначе подохнешь с голоду», – так мы говорили между собой.
В 1974 году военная диктатура дала полиции приказ задерживать всех молодых парней с длинными волосами и брить их наголо; девушкам, посмевшим выйти на улицу в мини-юбке, мазали ноги краской. В то же самое время высшие государственные чиновники ходили с длинными волосами; выступая по телевизору, они прятали их за ушами или чем-нибудь прикрывали.
В нашем квартале жили те, кто был «за власть», и те, кто был «против власти»; люди делились на «прозападников» и «антизападников».
Приведу только один факт, который прекрасно иллюстрирует ту атмосферу, в которой я рос.
В те годы в Алжире работало много советских специалистов. В Оране для них построили целый квартал шикарных многоэтажных домов – с детскими площадками, с садами – и обнесли его железным забором с колючей проволокой. Нам было запрещено даже появляться в этом районе; они, впрочем, тоже не имели права с нами общаться. Каждый раз, проходя мимо их зарешеченного городка, я не мог избавиться от ощущения, что смотрю на зоопарк, населенный странными животными, прилетевшими с другой планеты.
Хоть какую-то передышку мне давали футбол, музыка и девушки.
У себя в команде я все чаще выступал уже не в полузащите, а средним нападающим – это если мы играли с ребятами постарше; когда мы встречались с ровесниками, мне доверяли роль капитана. За что я всегда любил футбол, так это за слаженность в игре, когда два или три человека действуют как один. И еще – за те чудные мгновения, когда вратарь ловит мяч и не дает забить гол. Как ни странно, меня, забияку, в футболе привлекал не результат, а красота движений.
Свой вклад в спасение моей души от впадения в варварство и грубость внесла также музыка. Она обогатила мои чувства и пробудила мое воображение.
Я любил музыку двух видов. Во-первых, аль-андалусу. Это традиционная алжирская музыка, основанная на арабо-андалусских ритмах. Под нее обычно поют очень красивые и поэтичные песни, повествующие о страданиях людей в этом и потустороннем мире. Я слушал ее, когда мне надо было о чем-то подумать, когда мне было грустно или больно. Но потом я открыл для себя совсем другую музыку – музыку бунта, и сразу понял, что именно ее мне и не хватало.
Как-то мы с приятелями познакомились с одним молодым эмигрантом, и он рассказал нам о том, что ему пришлось пережить во Франции. Это был длинноволосый парень в джинсах и солнечных очках. Типичный пижон. Чтобы подразнить его, я сказал, пусть не врет, что он родом из Марселя, – на самом деле он здешний, из Орана. В ответ он вытащил из рюкзака магнитофон и несколько кассет и тоном ярмарочного зазывалы провозгласил:
– Хард-рок! Американская музыка!
Из магнитофона полились пронзительные звуки – гитара, бас-гитара и ударник. По телу у меня пробежала судорога, и я понял: ничто на свете не способно лучше выразить состояние моей израненной души. Так в мою жизнь вошли Led Zeppelin, Deep Purple и другие рок-группы.
У меня вообще обостренное слуховое восприятие. Музыка воздействует на меня с невероятной силой. Благодаря музыке я научился понимать, что должны чувствовать девушки.
Больше всего мне нравились принцессы – умные девчонки, не придававшие значения моде. Они смотрели на тебя серьезно и вместе с тем чуть лукаво и двигались свободной и легкой походкой. Я пялился на них, мечтая про себя, что когда-нибудь и у меня будет такая вот подруга. Испытывая к ним огромное уважение, я никогда не пытался «клеиться» ни к одной из них. У нас в Средиземноморье, особенно в Оране, «клеиться» в первую очередь означает «грубо приставать». Но изредка я посылал им восхищенные взгляды. Некоторые из них понимали, что я хочу сказать, других они оставляли равнодушными.