Сид подобрал трость, которой пользовался с тех пор, как, играя в теннис, повредил лодыжку, старую трость из американского лавра, подхватил сумку с книгами и похромал к лестнице, по-прежнему жалея о своей первой трости, ореховой, с набалдашником в виде головы Джимми Картера, – той, что получил в подарок за статью о президентстве этого деятеля. Сид был слишком тщеславен, чтобы пользоваться алюминиевой клюкой, выданной в клинике, – и знал это.
Подойдя к барной стойке, Сид заказал последнюю кружку пива. Впервые за многие годы купил пачку сигарет, забросил сумку на плечо и вышел на улицу.
Содрав целлофан, он понюхал табак, закурил – и почувствовал себя мальчишкой, который курит украдкой. Вкус – потрясающий.
Сид помедлил на крыльце ресторана, оглядел улицу. Но бродяга исчез. Горят фонари. Люди стекаются в рестораны. Погода отличная, благоуханный вечер – и Сид решил прогуляться пешком до дома. Он тяжело опирался на трость, но дым и ночной воздух бодрили. Он прошел мимо Приморского терминала – огромной пустынной стоянки для арестованных автомобилей.
«Глупо было так нервничать», – подумал он и вдруг осознал, что сказал это вслух, «Старый дурак».
Сид отбросил сигарету.
На Кофе-стрит он пересек скверик и вышел к новому пирсу. На полпути лодыжка заныла, и Сид тяжело опустился на скамейку. Дом – в нескольких минутах ходьбы, но Сид потерял счет времени, задремал.
Вдруг он резко пришел в себя, нервы превратились в натянутые струны. На него кто-то смотрел, совсем рядом. Сид встал, сна – ни в одном глазу, и поспешил к дому. Но вдруг понял, что перед ним – нечто, и он чует его запах.
Лучший способ одолеть страх – заглянуть ему в глаза, подумал Сид, стискивая массивную трость.
Он почувствовал запах этого человека раньше, чем увидел его, а затем услышал плаксивый голос. Воняло бездомным. Тот прямо пред Сидом, приближался к нему.
– Мелочь не завалялась? – негромко спросил бродяга. – Хоть доллар? Пятьдесят центов? Я голоден, брат. Пожалуйста.
Да, это тот самый бездомный. Одного с Сидом роста и цвета кожи – она не слишком темная, но посеревшая от выпивки и наркотиков. И под этими лохмотьями и грязью – человек, похожий на Сида. И Сид вдруг догадался, что бродяга тоже это знает.
Глазки, липкие от глаукомы, остекленевшие от катаракты, впились в лицо Сида. И в них – своего рода мрачное удивление. Бродяга протянул лапу. Сид пошел вперед, не останавливаясь.
«Увидимся еще», – пробормотал нищий в наркотическом дурмане. Сид снова посмотрел на него – и возникло чувство такое, будто он видит в этом бродяге свою смерть.
Прекрати, велел себе Сид. Что за пафос. И второй раз за вечер пожалел, что не подал несчастному.
Тот же, прежде чем исчезнуть окончательно, еще раз обежал вокруг Сида, оставив в воздухе вонь, словно зверь, метящий территорию.
2
– Какого он цвета? – вернувшись, спросил я у детектива в красной куртке, что по-прежнему стояла у воды.
– Под ноги гляди! – вскрикнула она и ухватила меня за рукав. – Чуть в воду не навернулся.
Я повторил вопрос:
– Так что насчет цвета? В смысле, кожи. Белый? Черный?
– Вроде кто-то сказал, что черный. Я слышала. Придется подождать, пока кто-нибудь снова не нырнет и не обыщет его на предмет документов. Но – черный. А что?
Мне стало не по себе.
– Сколько ждать?
– Часа полтора, не меньше. Тебе что, плохо?
Я снова угостил ее сигаретой, и несколько минут мы курили. Я рассматривал металлический десятиэтажный конус на другом берегу канала. Когда-то там хранили и перерабатывали сахарный тростник, выгружаемый в порту. Я читал, что раньше это сооружение принадлежало Фердинанду Маркосу, не то самому, не то его кузену или еще какому-то филиппинскому прохвосту.
Завод был заброшен. От пожара все вентили, трубы, шестеренки и прочие механизмы превратились в груду спекшегося корявого железа.
Детектив взглянула на причал.
– Наверное, бедолага просто оказался не в том месте и не в то время. Сейчас в этих краях почти не убивают. Небось надрался и полетел в воду.
Она поведала, что живет здесь с рождения и повидала немало преступлений, особенно после того, как разгрузку судов перенесли в большой современный порт Байонны.
– Джерси, – добавила она с презрением.
Припомнила времена, когда что ни день – то «мокрое», причем в каждом квартале, притоны в заброшенных домах, которые служили сортирами, пальба ночи напролет. А когда она была девчонкой, директора ее школы пристрелили среди бела дня.
– Веселый был райончик, кровищи по колено, – рассказывала она. – Народ вываливал свое дерьмо на берег, даже дохлых кошек туда швыряли. А раз в неделю приезжали мусорщики и разгребали.