Впервые за все время на лице Алекса прорезалась улыбка. Он нагнулся, коснулся мысков, выпрямился и произнес:
– Пока ты в форме, не растерял мозгов и блеска, то можешь слепить себя заново в Лос-Анджелесе. Воплотить свой собственный миф. Но какого черта я тебе это рассказываю?
И впервые он понравился мне. Он, как и я сам, стремился прочь откуда-то.
– Отделаться от того, в чем вырос, – произнес я. – От системы, ритуалов, прочего дерьма.
– Точно, – молвил Алекс и попросил у меня сигарету.
– Продолжай.
– Отец когда-нибудь упоминал про цвет кожи? Про «выбивание в люди»? Мой дед выбился в «белые», чтобы удобней было вести дела, и еще ради статуса, значимости. Они не хотели совсем уж белых детей, но все-таки желательно посветлее, и обследовали каждого новорожденного. Особенно старухи, которые приходили оценивать. – Алекс остановился. – Понимаешь?
– Не очень. Сид что-то упоминал об этом, но скажи уж ты.
– Они осматривали кожу и ощупывали волосы. Родня была озабочена цветом кожи, и это не скрывали. Женщины беседовали об этом наедине, так в некоторых семьях говорят о болезни. Тихо. Шепотом. Даже волосы имели значение. Какая-нибудь бабка говорила про малышку: «Ей будет трудно с таким ковриком на голове». «Коврик» – так и говорили. Надо бы распрямить волосы, насколько можно, – Алекс помолчал. – Все в роду моего отца были светлокожими, кроме него самого. Отец получился темнее. Не черный, но темнее остальных – среди них попадались и очень светлые, и веснушчатые. Поэтому, когда он был маленьким, над ним смеялись. И я проникся к нему сочувствием, пока не обнаружил, что он тоже играет в эту игру. А когда я стал встречаться с девчонками, я видел, как он изучает каждую на предмет цвета. Он-то женился на белой, конечно. Хотя выяснилось, что девушки ему не нравятся. Обалдеть, правда?
– Он когда-нибудь рассказывал о брате, Эрле?
У небольшой бухты я впервые заметил каких-то людей, занятых ремонтом причала – возможно, устраняли все, что напоминало об убийстве Эрла. Я пытался раздобыть копию полицейского снимка Эрла, посмотреть, каков он, но не вышло. Ради Сида я продолжал попытки. Я не надеялся, что в семье хранится его фотография, и не удивился, когда Алекс Маккей фыркнул в ответ на мой вопрос. Забавно, но если Сид сказал правду и Эрл похож на него, то Алекс тоже похож на Эрла.
– Ты слышал, что сказала тетя. В доме Маккеев не было никого с таким именем, – ответил он. – Слушай, мне нужно позвонить. Я хочу покончить с этим раз и навсегда. Думаешь, его убили? Какой-то педик, которого он подцепил? Это их доконает, ясное дело.
– Что?
– Что это было преступление на половой почве. Скончавшись от инфаркта, он остается Маккеем. Даже с суицидом смирятся. Могут сказать: Сид был писателем, чувствительной натурой. Убийство куда неприятнее. У нас в роду не было убийств, дорогой Алекс, скажут мне они. Так кто, по-твоему, его убил?
– Я думаю, его убили, потому что у него была информация, нужная кому-то. Или кто-то не хотел, чтобы Сид ею владел. Или чтобы распространял.
– Информация – это все, что его заботило. Или истина. Как ни назови. Он помешался. В последние годы, когда новости безбожно политизируют, манипулируют ими, он слегка спятил. Вел досье на каждого, кто мухлюет с новостями. Рассылал электронные письма об этом, чем нервировал людей. Его уволили с работы. Внезапно он сделался стариком. Печально. Всю жизнь боролся за справедливость, а это было несправедливо. Он верил в некую вселенскую правду, но реальные люди – дело другое. Он рассказывал мне, что некогда был у него в подчинении один молодой репортер, надежный парень, но стоило ему раз оступиться, как все пошло прахом. Я слышал, как этот Джек умолял его, ну пожалуйста, Сид, прошу тебя. Но это было делом принципа. Отец отзывался об этом с гордостью. Знаешь, каким вторым имечком он меня наградил? Джастис.[8] Представляешь? – Он горько засмеялся.
– Как была его фамилия?
– Чья?
– Того репортера? Джека?
– Сантьяго, – ответил он. – А что?
– Они помирились? Он простил Сантьяго?
– Кто знает. Наверно. Раз уж Сантьяго умолял. А тебе-то что?
– Но они были близки?
– Ну да, очень близки. Он считал, что из Джека получился бы хороший сын. – Алекс замялся. – Знаешь, может, он и был хорошим сыном. Я долгие годы его ненавидел, а потом мы как-то встретились, и он оказался вполне. Ну, мне пора.
Я протянул ему визитку.
– Ладно, ладно, позвоню, если что.
– Я сообщу, когда что-то найдем.
– Конечно. – сказал он. – Спасибо. Мне, в общем, без разницы, но спасибо.
– Ты где остановился?
– У тети.