7. Вернуться прежним человеком
31 декабря, ночь
Ножи и вилки, красные бокалы и подсвечники, и весь праздничный стол, похожий на палубу готового отплыть в путешествие лайнера, – отражался в окнах. Словно стараясь затмить накрытый стол, с улицы яростно светил соседский фонарь. Голая трава на дворе, которую он освещал, блестела как копирка. Шел с перерывами мелкий сухой дождик. До Нового года оставалось два часа.
Саша ловил взгляд жены, но когда их глаза встречались, она улыбалась. Саша шел на кухню и сидел там, пока теща не выдворила его к гостям; что-то съел на веранде, выпил, но не почувствовал ни того, ни другого. В гостиной увязался за Даниелой, подругой семьи из Лондона, подтрунивая, что жена хочет познакомить ее с Карлушем. Даниела притворялась, что ей безразлично, и часто смотрела на часы. Он снова ловил взгляд жены. “Скажу про роман – что не буду продолжать его”. Он пытался улыбнуться. “Это будет убедительно, тем более, что это правда”. “Да, верно”. Проговорив про себя все это, он постучал и заглянул в комнату под лестницей. Там устроилась Аня, младшая сестра жены. На Новый год она приехала с детьми и мужем, и Саша садился у нее за спиной, невольно любуясь отражением этой холодной бледной красавицы. Она рассказывала, быстро отвечая самой себе в зеркало, о питерской сырости и ангинах, а Саша притворялся, что слушает. Он был уверен, что все эти женщины, и жена, и Аня, и теща, и даже Даниела – не только слышат запах той, с которой он два часа назад спал, но даже читают его мысли. Хотя от запаха осталось только воспоминание и это его он слышал; одежда и волосы пахли только электричкой. На что бы он ни смотрел, он видел набережную, огни на воде и лицо Лены. Он видел змеиную улыбку Любы-соседки, у которой он взял ключи от квартиры Драматурга. Пока Саша ехал на Грузинскую за заказом, а потом бежал по переходам на перрон – пока тащился в пустой электричке по темным пригородам – перед глазами была ладонь Лены. Когда он любил ее, Лена прижимала пальцы к губам, словно хотела закрыть и рот, и всю себя. Ни в тот момент, ни теперь нельзя было понять, хорошо ей было или нет.
Саша проверил телефон. Он послал Лене уже третье сообщение, и оно тоже осталось без ответа. То, что он получил, пришло в электричке: все в порядке, она дома. Так пишут приученные родителями школьники. И все. А дальше молчание, которое было неизвестно как расценивать. “Ты просто разочаровал ее, – решил он. – Тюфяк. Забыл, как это по-настоящему делают”. Слова гудели в голове, и все вокруг гудело тоже. Он трогал лоб, но это звонили с улицы; надо было открывать ворота. Жена хотела что-то сказать, но вдруг попросила: возьми детей. Через минуту они вывалились под мелкий дождик. Шаркая подошвами сапог, он пошел к воротам. Мокрый замок выскальзывал из пальцев, наконец в щель ударил свет. Выхватывая фарами то колодец, то веранду, машина Карлуша въехала во двор. Свет уперся в кирпичную стену. До Нового года остался час.
Отец Даниелы был итальянец, а мама русская, москвичка. В огромном дворе на Ленинском проспекте Даниела и будущая Сашина жена катались в соседних колясках, а потом и в одной школе учились. Но дальше пути девочек разошлись в пугающе разные стороны. Когда Даниела закончила университет, она переехала к отцу в Рим, но там не было работы, и через пару лет Даниела перебралась в Лондон. Она свободно говорила на трех языках и вскоре устроилась преподавать английский, и осталась жить в этом огромном холодном муравейнике. Даниела жила одна и вскоре уже не мыслила себя без Лондона, как будто специально созданного для одиноких людей с причудливой биографией. Два раза в год она выбиралась – летом к отцу в Италию, а зимой к семье Саши встречать Новый год. Даниела считала себя русской. В Сашиной семье она всегда была негласным членом. Саша называл ее “наша княжна Марья”.