- А если просто какой-нибудь грабитель залез в его квартиру? Или какая-нибудь западная разведка?
- Да? - усмехнулся Светлов. - И при этом выбрали день, когда Мигун поругался с Сусловым?
- Что ж, - вздохнул я, - придется проверять все версии. Жаль, что Институт судебных экспертиз завтра не работает. Мы только в понедельник узнаем - Мигун стрелял в форточку или не Мигун…
Я вытащил из кармана несколько стандартных типографских бланков, которые заполнил тут час назад в одиночестве, пока Светлов был занят со своей Тамарой делами менее прозаическими. То были наброски «плана расследования по делу о смерти С.К. Мигуна». Здесь было все - от эксгумации трупа и графической экспертизы текста предсмертной записки Мигуна до судебно-биологической и баллистической экспертиз двух пуль и допроса всех родственников, близких и сотрудников Мигуна, а также допрос Суслова, Андропова, Курбанова. Здесь были разделы: «мотивы возможного убийства», «круг лиц, потенциально заинтересованных в смерти Мигуна», «способы проникновения в квартиру», «орудия преступления», «исследование одежды потерпевшего» и так далее.
- Фью! - присвистнул Светлов. - Уже составил? Когда же ты успел? Дай взглянуть…
Он просмотрел мой план, приговаривая: «Так… так… так… это лишнее… это - да… годится». Я усмехался, наблюдая за ним. Он еще не знал, зачем я так поспешил с этим планом. Проглядывая мои записи, он вел себя как профессор, который проверяет контрольную работу студента-первокурсника. При всем том, что мы с ним провели вмеcте не одно дело и знаем друг друга больше двадцати лет, в каждом из нас сидит, хоть и глубоко затаенное, самомнение профессионального превосходства. Я считаю, что у оперативников Уголовного розыска нет широты взгляда, чтобы охватить событие во всех взаимосвязях с общественными проблемами, то есть, нет криминологического чутья, а он уверен, что мы, «важняки», не умеем из массы конкретных событий и фактов выхватить самую главную нить, которая напрямую ведет к преступнику, или, иными словами, что у нас нет криминалистического нюха. И теперь я как бы держал перед ним экзамен на следственную смекалку и, судя по его периодическим - «это ни к чему», «это туфта», «это лишнее», - с трудом тянул на тройку с плюсом.
- Ну, ничего, старик, - сказал он покровительственно. - Планчик годится. Но сроки ты себе поставил, извини, не управишься!
- Один, конечно, не управлюсь, - сказал я. - А с тобой - может быть.
- Со мной? - изумился он.
- В понедельник буду просить начальство, чтобы тебя перевели в мою бригаду. Со всем твоим отделом.
- Ну, это - фиг! - сказал Светлов и встал весьма решительно. - Во-первых, меня тебе не дадут. Я прикомандирован к ГУБХССу, к Малениной. И кроме того, меня совсем не тянет влезать в это дело. Советом подсобить могу, тем более, что у Ниночки такие подруги. Но влезать в это дело официально - извини. У меня дети. Я еще жить хочу. Тут Андропов фигурирует. Суслов! Ты что?! На фиг! Моя хата с краю!
Какой-то шорох за дверью заставил нас оглянуться. Светлов открыл дверь.
- Господи, что тут происходит? - под дверью туалета стояла полураздетая, в моем домашнем халате, Тамара. - Я думала, тут просто занято, а они курят!
Часть 3
Суббота - «нерабочий» день
А снег все шел. Заметь белых разлапистых хлопьев скрывала очертания домов и деревьев. Улицы были пусты, лишь группы алкашей торчали у дверей винно-водочных магазинов - ожидали открытия. Но в метро было оживленней: веселая, никогда не унывающая молодежь в шерстяных и байковых лыжных костюмах шумно ехала к Белорусскому и Савеловскому вокзалам, чтобы оттуда махнуть за город, в заснеженные подмосковные леса. Им не было никакого дела до Мигуна, Суслова и Брежнева. Они себе живут, катаются на лыжах, хохочут, валяются в снежных сугробах, целуются обветренными губами и не знают, что, может быть, в эти дни решается судьба их правительства, а значит - и их собственная.
Я и сам не знал этого в то субботнее утро, я просто тихо выбрался из своей квартиры, где еще спали Ниночка, Светлов и Тамара, и поехал в Прокуратуру, чтобы в тишине своего кабинета на свежую голову еще посидеть над планом следствия.
В Прокуратуре тоже стояла субботняя тишина. Запертые двери кабинетов, пустые, чисто подметенные коридоры с бархатными дорожками. Лишь на пятом этаже, в кабинете Бакланова, стучала пишущая машинка. Я без стука, по-приятельски отворил дверь. И мне показалось, что Коля Бакланов, мой приятель и коллега, чуть вздрогнул от неожиданности, но справился тут же с испугом и сказал:
- А, это ты? Привет. Получил новое дело? Слыхал, слыхал! Ну, и как идет? - при этом он, словно невзначай, прикрыл папкой какие-то машинописные листы.
- Раскачиваюсь, - сказал я. - А что у тебя?
Восемь лет назад, когда я только пришел в Прокуратуру Союза, Бакланов - высокий, худой, далеко за сорок, - был тут уже ведущей фигурой, опытным следователем по особо важным делам, и охотно учил меня уму-разуму, особенно за кружкой пива в соседней, в Столешниковом переулке, пивной. Но последние годы мы с ним вроде сравнялись и по опыту, и по важности расследуемых дел, и хотя я по-прежнему считаю Бакланова куда квалифицированней себя и старше, в пивную мы почему-то стали ходить все реже и еще реже стали посвящать друг друга в свои дела. Наверно, поэтому он сказал:
- У меня? Да так, текучка… - и вставил сигарету в свой неизменный янтарный мундштук.
- Хорошая текучка! - усмехнулся я. - Каракоз сказал, что ты заварил эту кашу с «Каскадом»…
Насчет «заварил кашу» я перебрал, это было обычной подначкой, но Бакланов откинулся в кресле, сказал сухо:
- Я? Я ничего не заваривал. Меня прикрепили к ГУБХСС, только и всего. А Каракоз за эти сплетни…
Телефонный звонок прервал его, он снял трубку.