– Как продают – на вес или поштучно? – спросила она соседей.
– Милая, – сказала пожилая женщина, – это смотря с чем они мухлюют – с весами или со свеклой.
– А ботву тоже дают? – спросила Полина.
– За ботвой другая очередь, – ответила женщина.
– Ты большое дело сделала, – сказал Аркадий. – Жаль, что работа такая неприятная.
– Если бы это меня беспокоило, – возразила Полина, – я бы считала себя не на своем месте.
– Тогда, наверное, я не на своем, – улыбнулся Аркадий.
У весов, как правило, происходил молчаливый, угрюмый обмен рублей и талонов на свеклу. Каждый же четвертый или пятый разражался обвинениями в том, что его надули, и требованием отпустить больше. В голосе людей звучали отчаяние, истерия и ярость. Постепенно образовалась бесформенная толпа; солдаты расталкивали ее, чтобы пропустить очередного покупателя, так что длинная вереница ожидающих, подобно водовороту, все время находилась в движении. Дождь постепенно обмыл свеклу, и в свете фонаря можно было разглядеть чистые темно-красные корнеплоды. Аркадий рассмотрел также, что сваленные позади весов мешки несут на себе следы перевозки: сырая мешковина местами порвана и измазана грязью. Наиболее мокрые из них стали ярко-красными; земля вокруг пропиталась красным. Весы с приставшими к ним кусочками свекольной кожицы тоже окрасились в красный цвет, точно их облили киноварью. Отражаясь в стекающей с мешков воде, весь парк представлялся расплывающимся красным пятном. Полина посмотрела на свои покрасневшие ноги в босоножках. Аркадий заметил, как она вдруг побледнела, и подхватил ее на руки, не дав упасть.
– Только не в морг, только не в морг, – повторяла девушка.
Аркадий положил ее руку себе на плечо и то ли понес, то ли повел из парка по Петровке, ища место, где она могла бы сесть. На противоположной стороне улицы из ворот желто-коричневого особняка дореволюционной постройки, которые так нравились высокопоставленным советским чиновникам, выехала санитарная машина. По всей вероятности, здесь была какая-то лечебница.
Но едва они вошли во двор, как Полина стала упрашивать не вести ее к врачу.
В глубине двора виднелась грубо отесанная деревянная дверь, разрисованная фигурками горланящих петухов и танцующих поросят. Они вошли в помещение, оказавшееся небольшим кафе. У маленьких столиков стояли кожаные стулья, вдоль стойки бара был расставлен ряд табуретов. На задней стенке красовалась батарея машин для выжимания апельсинового сока.
Полина присела у столика, уткнулась головой в колени и повторяла: «Все – дерьмо, дерьмо, дерьмо!».
Из подсобки выскочила буфетчица, собираясь выгнать их, но Аркадий, показав удостоверение, попросил коньяка.
– Здесь клиника. У нас не продают коньяк.
– Тогда лечебного коньяка.
– За доллары.
Аркадий положил на стол пачку «Мальборо». Буфетчица не шелохнулась. Он добавил еще пачку:
– Две пачки.
– И тридцать рублей.
Она исчезла и тут же вернулась, поставив на стол плоскую бутылку армянского коньяка с двумя бокалами и смахнув при этом в карман сигареты и деньги.
Полина выпрямилась и откинула голову назад:
– Это же половина вашей недельной зарплаты, – сказала она.
– А на что мне их копить? На свеклу?
Он наполнил ее бокал. Она выпила залпом.
– Думаю, что тебе не так уж и хотелось борща, – заметил он.
– Все этот вонючий труп! Оказывается, не лучше, а хуже, когда знаешь, как все происходило, – она сделала несколько глубоких вдохов. – Поэтому и вышла на улицу. Как увидела очередь, встала в ту, что побольше. Ведь когда стоишь за чем-нибудь, никто не заставляет тебя вернуться на работу.
За стойкой буфетчица нашарила зажигалку, затянулась сигаретой и, закрыв от удовольствия глаза, выдохнула дым. Аркадий позавидовал ей.
– Извините, – обратился он. – Что это за клиника? Кафе с кожаными сиденьями, мягкий свет, довольно изысканно.
– Это для иностранцев, – ответила буфетчица. – Диетическая лечебница.
Аркадий и Полина молча переглянулись. Девушка, казалось, вот-вот разрыдается и рассмеется одновременно, да и у него было такое же настроение.
– Разумеется, Москва для этого – самое подходящее место, – заметил он.
– Лучше не найдешь, – добавила Полина.
Аркадий видел, как розовеют ее щеки. «Как быстро молодые приходят в себя! Словно розы распускаются», – подумалось ему. Он налил ей еще. Себе тоже.
– Это же безумие, Полина. Эти очереди за хлебом, что Дантов «Ад». А может, и в аду есть диетический центр?
– Американцы согласятся, – сказала она. – Займутся аэробикой, – на лице появилась настоящая улыбка, возможно, потому, что и он улыбнулся по-настоящему. Видно, о безумии надо было размышлять вместе.
– Москва могла бы стать адом. Она бы вполне подошла для этого, – заметила Полина.
– Хороший коньяк, – Аркадий налил еще. Коньяк прекрасно ложился на пустой желудок. – За ад, – добавил он. Ему казалось, что от его мокрой одежды вот-вот повалит пар. Он подозвал буфетчицу. – А что у вас за диета?
– Смотря для кого, – ответила она с сигаретой в зубах. – У кого фруктовая, у кого овощная.
– Фруктовая диета? Представляешь, Полина? И что там?
– Ананасы, папайя, манго, бананы, – небрежно отбарабанила буфетчица, словно каждый день только ими и лакомилась.
– Папайя, – повторил Аркадий. – Полина, мы бы с тобой согласились лет семь-восемь постоять в очереди за папайей? Правда, я не уверен, что знаю, как она выглядит. Мне бы картошки вдоволь – и я был бы доволен. Уж точно не похудею. Такую роскошь тратят на таких, как мы! – он обратился к буфетчице: – Вы не могли бы показать нам папайю?
Она испытующе посмотрела на них.
– Нет.
– У нее, наверное, нет никакой папайи, – сказал Аркадий. – Говорит, чтобы произвести впечатление на посетителей… Теперь лучше?
– Если смеюсь, значит, лучше.
– Раньше не слышал, как ты смеешься. На слух приятно.
– Да? – Полина медленно раскачивалась на стуле. Улыбка постепенно сошла с ее лица. – В мединституте мы, бывало, спрашивали друг друга: «Какой самый худший вид смерти?». Теперь, после Руди, я, кажется, знаю ответ на этот вопрос. Вы верите в ад?
– Совершенно неожиданный вопрос.
– Знаете, вы словно дьявол. Вы испытываете от своей работы какое-то тайное удовольствие, будто бы радость в том, чтобы схватить всех, кто проклят. Поэтому-то Яаку и нравится с вами работать.
– А почему ты со мной работаешь? – он был уверен, что она не собирается уходить.
Полина на мгновение задумалась.
– Вы разрешаете мне делать то, что нужно. У вас я участвую в общем деле.
Аркадий понимал, что в этом как раз и заключается трудность. Морг был местом, где все делилось на черное и белое, на живых и мертвых. Полине были присущи полная отстраненность аналитика, слепой детерминизм, что в совершенстве подходило для классификации мертвецов как множества неодушевленных и недвижных образцов исследования. Но патологоанатом, которому приходится участвовать в расследованиях за пределами морга, начинает видеть в погибших живых людей, и тогда при виде трупа на столе он осознает, что случилось самое худшее, и начинает понимать смысл последнего вздоха на земле. Он лишил ее профессиональной отстраненности. В некотором смысле он испортил ее как специалиста.
– Потому что ты хорошо соображаешь, – поставил точку Аркадий.
– Я думала о том, – сказала она, – что вы говорили вчера вечером. У Кима был автомат. Зачем было убивать Руди двумя различными бомбами? Слишком усложненный способ убийства, надо заметить.
– Его нужно было не просто убить, а убить и сжечь. Точнее, сжечь все бумаги и компьютерные дискеты, уничтожить любую информацию, которая могла бы привести его к кому-то другому. Я все больше утверждаюсь в этом мнении.
– Выходит, я помогла.
– За героиню красного труда! – таков был его тост.
Полина допила коньяк и подняла глаза.
– Я слышала, что вы однажды бросили кого-то, – сказала она. – У вас была женщина?
– Откуда ты это знаешь?
– Вы уходите от вопроса.