Был ли он взвинчен? Он полагал, что да. Но разве не в таком состоянии постоянно находились все? Есть ли кто-нибудь, кто мог бы похвастаться, что всегда совершенно спокоен?.. Группку деревьев справа от Аркадия накрыло паром из бассейна. Аркадий спустился вниз, вскарабкался наверх, на противоположный склон, держась за стволы, пока не добрался наконец до металлических поручней, холодных и влажных на ощупь. Поднялся на бетонную площадку.
Миновав запертые и закрытые ставнями раздевалки, он подошел к воде. С ее поверхности поднимался пар – не отдельными клочьями, а белой плотной массой. Это был самый большой плавательный бассейн в Москве, настоящий завод по производству тумана, плотно обволакивающего все вокруг и заставляющего слезиться от хлора глаза. Аркадий опустился на колени. Вода была гораздо теплее, чем он предполагал. Он думал, что бассейн закрыт. Но фонари горели, и сквозь туман пробивалось натриевое сияние. Он услышал плеск воды, потом – не слова, нет! Вроде как кто-то напевал. Аркадий не мог с уверенностью сказать, откуда доносились звуки, но явственно слышал: кто-то не спеша шел по периметру бассейна. Кто бы это ни был, он не то чтобы фальшивил, а пел лениво, прерываясь, так, как поют, когда уверены, что никто не слушает. По легкости шагов и по голосу Аркадий догадался, что это женщина – возможно, уборщица или спасательница, чувствующая себя здесь в привычной обстановке.
Туман искажал все до неузнаваемости. Аркадий вспомнил, как однажды на траулере старый моряк целый час слышал далекий звук маяка. На самом же деле это гудело в горлышке открытой бутылки в десяти метрах от него. «Чаттануга-чу-ча», – напевала женщина. Внезапно она замолчала, словно растворилась в тумане. Ожидая, когда пение раздастся вновь, Аркадий попытался закурить, но спичка тут же погасла, а от сигареты остались раскисшая бумага да табак: вымокли вместе с ним под дождем. Он услышал мелодию с другой стороны, где-то прямо над головой. Затем голос переместился еще выше, почти на уровень фонарей, стал тише… и совсем смолк. До Аркадия донеслось поскрипывание трамплина. В пару мелькнуло что-то белое и послышался мягкий всплеск чистого вхождения в воду.
Аркадий едва удержался от соблазна поаплодировать необычному во всех отношениях, как он думал, прыжку: ведь надо было отыскать лестницу, на ощупь подняться по ступенькам на самый верх, подойти, не потеряв равновесия, к краю трамплина, предварительно нащупав его пальцами ног, и наконец оттолкнуться от него и полететь… в никуда. Он думал, что услышит, как она вынырнет, представил ее себе опытной пловчихой, перемещающейся в воде сильными, медленными толчками. Но, кроме шума барабанящего по воде дождя и беспорядочных звуков движения по набережной, ничего не слышал.
«Эй, – позвал Аркадий. Немного постояв, он пошел вдоль бассейна. – Эй! Кто здесь?»
Посетители бара «Мечта» на Казанском вокзале сидели с чемоданами, спортивными сумками, картонными коробками и пластиковыми мешками, так что Аркадий с приемником Яака мало чем от них отличался. Мать Юлии, крепкая деревенская женщина в кроличьей шубке, в джинсовой юбке и ажурных чулках (донашивала обычно то, что ей подбрасывала длинноногая дочь), с аппетитом поглощала сосиски с пивом. Аркадий заказал себе чаю. Яак на полчаса опаздывал.
– Видите ли, она даже не желает встретить мать, даже не может прислать Яака! Прислала чужого человека, – женщина оглядела Аркадия. От его пиджака пахло химчисткой, карман отвис под тяжестью пистолета. – Что-то ты не похож на шведа.
– А глаз у вас наметанный.
– Известное дело… Чтобы уехать, ей нужно мое разрешение. Для того и вызвала. А сама не соизволила даже прийти к поезду. Принцесса…
– Взять еще сосиску?
– Деньги транжирить умеешь.
Подождав еще полчаса, Аркадий отвел ее к очереди на такси. Плотным туманом затянуло огни на шпилях двух других вокзалов, расположенных на противоположной стороне Комсомольской площади. Таксисты, приближаясь к длинной веренице ожидающих, замедляли ход, прикидывали, что могут иметь, и проезжали мимо.
– На трамвае, наверное, быстрее.
– Дочка говорила, чтобы я, если понадобится, попробовала вот это, – мать Юлии помахала пачкой «Ротманса», и тут же резко тормознув, возле них остановился частник. Плюхнувшись на переднее сиденье и опустив стекло, она сказала: – Предупреждаю, ни в какой кроличьей шубе домой не поеду. А может, и совсем не вернусь.
Аркадий направился обратно в бар.
…Казанский вокзал с крышей, напоминающей шатер, был своего рода «воротами на Восток». На табло в зале ожидания то и дело менялись надписи с указанием прибывающих и отправляющихся поездов. Стоящий на постаменте с вытянутой вперед рукой Ленин странным образом походил на Ганди. У девушки-таджички красовалась на голове косынка с люрексом, из-под невзрачного плаща выглядывали неширокие пестрые шаровары. В ушах блестели золотые сережки. Туда-сюда сновали носильщики-татары с тележками. Аркадий узнал казанских мафиози в черных кожаных куртках, совершавших обход своих проституток – накрашенных русских девок в джинсах. В углу зала, в киоске, переписывали кассет, завлекая народ звуками ламбады. Аркадий, как последний болван, тащил в руке приемник. Уезжая из дому, он целый час глядел на него, прежде чем заставил себя вернуть его законному владельцу. Словно только этот приемник и был способен принимать «Радио „Свобода“. Ну ничего, у него будет свой!..
На платформе армейский патруль выискивал дезертиров. В кабине локомотива Аркадий увидел раздетого по пояс мускулистого мужчину, сидевшего за пультом управления, и женщину в свитере и комбинезоне. Он не рассмотрел их лиц, но представил себе их жизнь на колесах – представил, как они едят и спят под стук дизеля, как перед ними проплывает в окне вся страна.
Переполненный зал ожидания вполне мог сравниться с сумасшедшим домом или тюрьмой. Бесчисленные ряды лиц были подняты в сторону немого изображения на экране телевизора: там кружились в танце парни и девчата в национальных костюмах. Милиционеры расталкивали спящих пьяниц. Узбеки целыми семьями вповалку лежали на огромных тюках, вмещавших все их скромные пожитки. Рядом с баром два узбекских подростка в вязаных спортивных шапочках сражались с «ларцом сокровищ». Опустив пятак, они манипулировали рукояткой, соединенной с механическим захватом, заключенным в стеклянный ящик. Дно ящика было покрыто песком. На песке лежали призы: тюбик зубной пасты размером с сигарету, зубная щетка со щетиной в один ряд, бритвенное лезвие, плиточка жвачки, кусочек мыла. В случае удачи эти «сокровища» можно было получить со скользящего подносика, предварительно подняв их с помощью захвата, но они все упорно вываливались из механической руки. Подойдя поближе, Аркадий разглядел, что «призы» находились в ящике не один год: пожелтевшая щетина, скрученная обертка, растрескавшееся мыло… Их никогда не заменяли новыми, а просто время от времени перекладывали с места на место. Но ребят это не останавливало. Они играли с азартом. Весь смысл игры заключался для них в том, чтобы хоть на секунду удержать захватом какой-нибудь из предметов.
Аркадий вернулся в бар. Яака по-прежнему не было. Прождав еще полтора часа, Аркадий поднялся. Где же Яак?
Колхоз «Ленинский путь» находился к северу от Москвы, на Ленинградском шоссе. Укутанные от моросившего дождя в платки женщины, стоя на обочине, протягивали навстречу проезжавшим мимо машинам букеты цветов и ведра с картошкой.
Свернув с шоссе, Аркадий сразу попал на разбитую проселочную дорогу, пролегавшую меж потемневших изб с крашеными наличниками и домов поновее, построенных из шлакоблока. По дороге и по задворкам бродили черно-белые коровы. В конце деревни дорога раздваивалась. Аркадий свернул туда, где колея была поглубже.
Все Подмосковье покрыто ровными картофельными полями. Картошку убирали, как и прежде, вручную, согнувшись. На уборку посылали студентов и солдат. И тем и другим было не угнаться за колхозниками, без устали наполнявшими мешки. Однако после них на поле оставалось много неубранных клубней. На этот раз никого не было видно, только легкий туман, взрытая земля да столб пламени вдали. Дорога привела Аркадия к куче горящих картонных коробок, старых мешков и отходов после очистки кукурузных початков. В деревне имели обыкновение сжигать накопившийся мусор. Правда, делали это обычно не по вечерам и не под дождем.