– Фамильная реликвия.
– Не цельтесь в меня, – отшатнулся прокурор.
– Никто и не целится.
– Не угрожайте мне.
– Я вам не угрожаю. Просто удивляюсь: вы с Пенягиным были на кладбище, чтобы почтить… – он постучал пистолетом по голове, вспоминая.
– Асояна. Пенягин сменил Асояна, – прокурор двинулся к двери.
– Верно. Я никогда не видел Асояна. Забыл, от чего умер Асоян?
Но прокурор уже вышел во двор.
На обратном пути Аркадий остановился у жилого дома близ стадиона «Динамо». Синий свет над дверью отделения милиции, располагавшегося в крайнем подъезде, казался вывеской ночного бара. На улице подвыпивший мужчина и взъерошенная женщина вели «семейную беседу». Он что-то говорил, а она хлестала его по щекам. Он опять что-то говорил – и опять получал по физиономии. При каждом ударе он наклонялся вперед, как бы соглашаясь с нею. Другой пьяный, в хорошей, но перепачканной одежде, ходил кругами, волоча по земле прямую, как костыль, ногу.
В самом отделении дежурный офицер пытался утихомирить раздетого по пояс и ослепшего от метилового спирта пьяницу, который все пытался взлететь, взмахивая татуированными руками и как бы дирижируя хором раздававшихся из камер голосов. Проходя мимо, Аркадий, не открывая, показал свое удостоверение. Возможно, и он был странно одет, но в этой компании выглядел вполне пристойно. Наверху, где все двери были обиты серым дерматином, висела доска с фотографиями ветеранов афганской войны. В Ленинской комнате, где собирались для политической и моральной подготовки, на длинных столах, накрыв лица полотенцами, храпели милиционеры.
Ключ Яака подошел к двери, ведущей в застеленную линолеумом комнату со стенами, выкрашенными в желтый цвет. Поскольку «секретный» кабинет в отделении служил нескольким сыщикам, работавшим в разное время, мебель здесь была весьма скромная, а убранство и того скромнее: у окна друг против друга стояли два стола, четыре стула, четыре массивных довоенных сейфа из железных листов; к стене клейкой лентой были прикреплены рекламный плакат с изображением автомобиля, футбольная афиша и плакат, возвещающий о какой-то выставке. Через открытую боковую дверь проникали запахи расположенного рядом туалета.
На столах стояли три телефона – городской, внутренний и прямой, на Петровку. В ящиках столов лежали пачки фотографий давно разыскиваемых лиц, описания угнанных машин и календари десятилетней давности. У ножек столов линолеум был в шрамах от сигарет.
Аркадий сел и закурил. Он всегда считал, что в один прекрасный день Яак удерет в Эстонию, перевоплотится в ярого националиста и будет героически защищать свою неоперившуюся республику. Он считал, что Яак был способен на другую жизнь. Не такую, как эта. Разница между ним и Яаком, живым или мертвым, была не так уж и велика.
Сначала он позвонил к себе на работу.
Ему ответили со второго звонка: «Минин слушает».
Аркадий положил трубку.
Только совсем наивный человек мог задать вопрос, почему Минин не поехал в колхоз «Ленинский путь». Аркадий по опыту знал, что существует два вида расследования: один для того, чтобы собрать сведения, другой, более распространенный, чтобы их скрыть. Второй был намного труднее, потому что здесь требовалось, чтобы кто-то один был на месте преступления, а другой контролировал поступление информации, никуда не выезжая. Как начальнику Аркадия, Родионову надо было находиться в колхозе. Минину же, усердному Минину, получившему повышение по службе, было доверено собрать сведения, свидетельствующие о связи между погибшим мученической смертью генералом Пенягиным и Руди Розеном.
Аркадий вытащил список телефонных номеров, который он обнаружил в партбилете Пенягина. Первый принадлежал Родионову, два других были московские, не известные ему. Он глянул на часы: два часа ночи – время, когда все порядочные граждане должны быть дома. Он снял трубку городского телефона и набрал один из незнакомых номеров.
– Да? – спокойно ответил сонный мужской голос.
– Я звоню насчет Пенягина, – сказал Аркадий.
– Что с ним?
– Он умер.
– Ужасная новость, – голос оставался отчетливым, тихим, еще более спокойным. – Кого-нибудь задержали?
– Нет.
Последовала пауза, затем голос исправил свою ошибку:
– Я хотел сказать: «Как это случилось?».
– Убили. В колхозе.
– С кем я говорю? – безукоризненное произношение само по себе было необычным – словно береза, покрытая заграничным лаком.
– Произошло осложнение, – сказал Аркадий.
– Какое осложнение?
– Сыщик.
– Кто это?
– Разве вы не хотите знать, как он погиб?
На другом конце наступила пауза. Аркадий, казалось, слышал, как напряженно думали на том конце.
– Я знаю, кто это.
Телефон замолк, но Аркадий успел узнать голос Макса Альбова. Пусть они виделись всего час, но это было недавно и в присутствии Пенягина.
Он набрал другой номер, словно рыболов, забрасывающий ночью крючок в темную воду в ожидании, когда же клюнет.
– Алло! – на этот раз была женщина – голос нисколько не сонный, наоборот, старается перекричать телевизор.
– Я звоню насчет Пенягина.
– Секунду!
Ожидая, Аркадий слышал, как какой-то американец рассказывал какую-то скучную историю, перемежаемую взрывами и стрельбой.
– Кто это? – к телефону подошел мужчина.
– Альбов, – ответил Аркадий. Он не то чтобы говорил так же гладко, как журналист, но удачно подражал его интонациям. К тому же ему помогал шум на другом конце провода. – Пенягина нет.
– Зачем ты звонишь?
– Там возникли проблемы, – сказал Аркадий.
– Не придумал ничего хуже, чем позвонить. Удивляюсь: такой тертый мужик – и на тебе! – голос твердый, с юморком и самоуверенностью удачливого руководителя. – Не надо паниковать в середине игры.
– Я беспокоюсь.
Послышался щелчок удачно посланного мяча, взрыв аплодисментов и восторженные крики «банзай!». Теперь Аркадий мог представить картину бара, выкрашенного в цвета «Мальборо», и довольных игроков в гольф. Слышался звон кассового аппарата и – чуть тише – отдаленные позвякивания игральных автоматов. Он мог также представить начинающего уже беспокоиться Борю Губенко, прикрывающего ладонью трубку.
– Что сделано, то сделано, – сказал Боря.
– А как насчет сыщика?
– Кому-кому, а тебе-то известно, что этот разговор не для телефона, – разозлился Боря.
– Что дальше? – спросил Аркадий.
Была глубокая ночь. Из телевизора доносился голос американского диктора Аркадий почти ощущал теплый свет экрана, однообразие международных новостей, которые должны повсюду сопровождать бизнесменов. «Когда-то спасти Россию собирались американцы. Потом собрались спасать Россию немцы. Кто бы на этот раз ни собрался спасать Россию, он не минует Бориного гольф-клуба, – подумал Аркадий. – Японцы всегда уходят последними, обычно говорит он».
– Что будем делать? – повторил Аркадий.
Слышно было, как вновь ударили по мячу. Отскочил ли он от одного из стоящих в цехе деревьев или же, посланный умело, летит далеко, к задней стене из зеленой парусины?
– Кто это? – спросил Боря и повесил трубку.
И оставил Аркадия… ни с чем. Во-первых, Аркадий не записывал разговоры. Во-вторых, что толку из того, если бы и записывал? Он не выудил никаких признаний, ничего такого, чего нельзя было бы объяснить сонным состоянием, шумом, недоразумением, плохой связью. Что из того, что у Пенягина были номера их телефонов? Ведь Альбова представили как одного из друзей милиции, а Борин гольф-клуб охранялся милицией. Что из того, что Альбов и Губенко знакомы? Оба они – общительные жители новой Москвы, не отшельники. Аркадий ничего не мог доказать, кроме того, что Яак попал в колхоз в связи с делом Розена, что его убили и что эстонец найден в одном автомобиле с Пенягиным. Он же, Аркадий, запорол дело Розена, не поймал Кима, а все собранные им улики в данный момент захватил Минин.
Зато, пусть Яака нет в живых, но он был хорошим сыщиком. Аркадий просмотрел все ящики столов, заглянул под них, а потом достал большой ключ Яака. У каждого тайного сыщика был свой сейф – запертое на замок хранилище результатов его работы. Аркадий поочередно пробовал открыть ключом каждый из четырех допотопных сейфов, пытаясь нащупать секретное устройство, пока наконец последний замок не поддался и не распахнулась железная дверь, открывая три полки личной жизни Яака. На нижней полке лежали перевязанные красной ленточкой старые папки – кладовая профессиональной памяти Яака. На верхней полке – личные вещи: фотографии мальчика и мужчины на рыбалке; того же мальчика и мужчины с моделью самолета; подросшего мальчика в военной форме, в котором уже можно узнать Яака, позирующего рядом со счастливой, но с достоинством улыбающейся женщиной. Они стоят на ступеньках дачи. Глаза Яака – на свету, глаза матери – в тени. Снимок солдат, поющих в палатке; Яак тот, что с гитарой. Восьмилетней давности документы о разводе, разорванные на куски и снова склеенные. Любительский снимок Яака с Юлией, тогда еще темноволосой. Тоже разорванный и склеенный. Изображение смазанное: катались на аттракционе.