Как у всякого, кто вырос в Советском Союзе, у Аркадия сложилось два противоположных представления о Радио «Свобода». Всю жизнь он читал в газетах, что станция является своего рода фасадом Центрального разведывательного управления, а ее персонал – вызывающим отвращение сборищем марионеток и предателей, покинувших Россию. В то же время каждому было известно, что Радио «Свобода» – самый надежный источник сведений об исчезнувших русских поэтах и ядерных авариях. Но хотя Аркадия самого обвиняли в государственной измене, он чувствовал неловкость по отношению к Стасу и тому месту, куда они направлялись.
Он ожидал увидеть чуть ли не американских морских пехотинцев, но охрана в вестибюле для посетителей станции состояла из немцев. Стас предъявил удостоверение и передал свой портфель охраннику, который сунул его в свинцовую камеру рентгеновского аппарата. Другой охранник провел Аркадия к конторке, защищенной толстым свинцовым стеклом. Конторка была покрупнее, стулья пороскошнее, в остальном же она очень напоминала американские и советские приемные – международный проект, рассчитанный на прием как странствующих пацифистов, так и швыряющих бомбы террористов.
– Паспорт? – спросил охранник.
– У меня нет, – ответил Аркадий.
– В гостинице, еще не вернули, – пришел на выручку Стас. – Хваленая немецкая точность, о которой мы так много слышим. Это важный гость. Его уже ждут в студии.
Поколебавшись, охранник выдал пропуск в обмен на советские водительские права. Стас отодрал изнанку пропуска и пришлепнул его на грудь Аркадию. Стеклянная дверь жужжа раздвинулась, и они прошли в коридор со стенами, выкрашенными в желтовато-белые тона.
Аркадий остановился.
– Зачем ты все это затеял?
– Вчера я сказал тебе, что не люблю, когда молния попадает не в того. Так вот, тебя явно обожгло.
– У тебя не будет из-за меня неприятностей?
Стас пожал плечами.
– Ты еще один русский. На станции полно русских.
– А что, если я встречу американца? – спросил Аркадий.
– Не обращай на него внимания. Как и мы все.
Коридор был застлан толстым американским ковром. Прихрамывая, Стас быстро вел его мимо витрин, иллюстрирующих передачи Радио «Свобода» на Советский Союз: берлинский воздушный мост, Карибский кризис, Солженицын, вторжение в Афганистан, корейский авиалайнер, Чернобыль, события в Прибалтике. Все надписи к фотографиям были на английском. Аркадию казалось, что он плавно скользит по истории.
Если в коридорах было по-американски опрятно, в кабинете Стаса царила анархия русской ремонтной мастерской: здесь стояли письменный стол и стул на роликах, накрытая тканью мебель непонятного назначения, деревянный шкаф для картотеки, огромный пресс для склеивания магнитной пленки и кресло. Это, так сказать, был нижний слой. На столе теснились пишущая машинка, папки с бумагами, телефон, стаканы и пепельницы. Тут же были два вентилятора, две стереоколонки, компьютер. На шкафу торчал транзисторный радиоприемник и запасная клавиатура к компьютеру. Магнитофон был завален катушками пленки, смотанными и распущенными. Повсюду – на столе, подоконнике, шкафу, кресле – громоздились готовые рухнуть кипы газет и журналов. На спиральном удлинителе болтался настенный телефонный аппарат. Аркадий сразу определил, что на столе ничто, кроме пишущей машинки и телефона, не работало.
Он наклонился, рассматривая снимки на стене.
– Большая псина, – это был тот же темный лохматый зверь, которого он видел в рамке в машине. На этих снимках Лайка попала в кадр, лежа в автомобиле, бросаясь на снежную бабу, растянувшись на коленях Стаса. – Что за порода?
– Помесь ротвейлера с восточноевропейской овчаркой. В Германии таких много. Располагайся, – он убрал газеты с кресла. Заметив, что Аркадий оглядывает комнату, добавил: – Видишь ли, они снабжают нас этим электронным дерьмом с никудышными программами. Я его разобрал, но держу у себя на радость начальству.
– А где работает Ирина?
Стас закрыл дверь.
– Дальше по коридору. Русский отдел Радио «Свобода» – самый большой. Имеются также украинский, белорусский, прибалтийский, армянский и тюркский отделы. На разные республики мы вещаем на разных языках. Кроме того, есть РСЕ.
– РСЕ? Что это такое?
Стас сложился пополам на стуле у письменного стола.
– Радио «Свободная Европа», которая обслуживает поляков, чехов, венгров, румын. На станциях «Свобода» и «Свободная Европа» в Мюнхене работают сотни людей. Голосом «Свободы» для русской аудитории служит Ирина.
Его прервали. Кто-то постучал в дверь. Со стопкой бюллетеней в комнату протиснулась женщина с жесткими седыми волосами, седыми бровями и черным бархатным бантом. Бесформенная жирная фигура. Она не спеша разглядывала мятый костюм Аркадия глазами престарелой кокетки.
– Сигаретки не найдется? – голос был ниже, чем у Аркадия.
Стас достал для нее из ящика свежую пачку.
– Для Людмилы всегда найдется.
Стас зажег спичку, Людмила наклонилась, прикрыв глаза. Открыв их, она снова поглядела на Аркадия.
– Гость из Москвы? – полюбопытствовала она.
Стас ответил:
– Нет, архиеписком Кентерберийский.
– Зам хотел бы знать, кто бывает на станции.
– В таком случае он сочтет за честь, – заметил Стас.
Людмила в последний раз окинула взглядом Аркадия и вышла, оставляя за собой шлейф подозрительности.
Стас вознаградил себя и Аркадия сигаретами.
– Это была наша система безопасности. И ты видел телекамеры и пуленепробиваемые стекла, но их не сравнить с Людмилой. Зам – это наш заместитель директора по вопросам безопасности, – он взглянул на часы. – Два шага в секунду, тридцать сантиметров за шаг – ровно через две минуты она будет у него в кабинете.
– Значит, у вас имеются проблемы с безопасностью? – спросил Аркадий.
– Несколько лет назад КГБ взорвал чешский отдел. Некоторые наши сотрудники умерли от отравления или поражения электротоком. Точнее было бы сказать, что у нас есть проблемы, связанные со страхом.
– Но она же не знает, кто я такой?
– Она, несомненно, видела твой документ, который ты оставил на вахте. Людмила знает, кто ты такой. Она все знает и ничего не понимает.
– Я причинил тебе неприятность и мешаю работать, – сказал Аркадий.
Стас похлопал ладонью по бюллетеням.
– Ты имеешь в виду вот это? Это дневная норма сводок информационных агентств, газет и специальных радиоперехватов. Кроме того, я свяжусь с нашими корреспондентами в Москве и Ленинграде. Из этого потока информации мне нужно выжать минуту правды.
– Сводка новостей продолжается десять минут.
– Остальное я сочиняю, – добавил он, не раздумывая. – Шучу. Скажем, раздуваю. Скажем, не хочу, чтобы Ирине приходилось говорить русским людям, что их страна – это разлагающийся труп, Лазарь до своего воскрешения и что пускай он себе лежит и даже не пробует подняться.
– Здесь ты не шутишь, – заметил Аркадий.
– Да, не шучу, – Стас откинулся, выдохнув большой клуб дыма. Аркадий увидел, что его благодетель не намного толще жестяной печной трубы, какую выводят в окошко. – Во всяком случае, у меня целый день уходит на то, чтобы стричь новости, и кто знает, какие достойные внимания катаклизмы свершатся между этой минутой и выходом в эфир.
– Как по-твоему, Советский Союз – благодатная почва?
– Не мне судить. Я не сею, только собираю урожай, – Стас мгновение помолчал. – По правде говоря, я вполне могу поверить, что самый кровожадный, самый циничный советский следователь мог бы влюбиться в Ирину и ради нее поставить на карту семью, карьеру и даже пойти на убийство. Потом, как я слыхал, ты получил партийное взыскание, а в качестве наказания тебя послали на короткое время во Владивосток, где дали легкую работенку на рыбопромысловом флоте – перебирать бумажки в конторе. Затем вернули в Москву помогать самым реакционным силам душить предпринимателей. Я слышал, что ты практически не подчинялся прокуратуре, потому что у тебя были хорошие связи в партии. Когда же мы вчера познакомились в пивной, то, вопреки моим ожиданиям, я не нашел там упитанного аппаратчика, а заметил нечто другое, – он пододвинул стул вперед. – Дай-ка руку.