Федоров расстегнул и широко раскрыл саквояж Аркадия, затем бросил туда рубашку и добавил:
– Немцы депортируют бродяг-иностранцев, особенно русских.
– Это вопрос экономики, – заметил Платонов. – Они считают, что с них довольно восточных немцев.
– Если надеетесь получить политическое убежище, то забудьте об этом и думать, – Федоров освободил ящики шкафа и суетливо заметался по комнате, демонстрируя свое усердие. – Уже старо. Никто не хочет принимать невозвращенцев из демократического Советского Союза.
Аркадий не виделся с вице-консулом с их первой встречи в Мюнхене, но Платонов все помнил.
– Что я вам говорил? Походите по музеям, купите сувениров… Если бы вы что-нибудь купили здесь и продали, вернувшись, вам бы на год хватило. Я предупреждал, что у вас нет официального статуса, и просил не вступать в контакт с немецкой полицией. А что сделали вы? Вы не только направились прямо к немцам, но и втянули в это дело консульство.
– Вы что, были на пожаре? – понюхал Федоров пиджак.
Ночью Аркадий выстирал бывшее на нем белье, принял душ, но сомневался, что волосы и пиджак не пахнут дымом.
Платонов разошелся:
– Ренко, дважды в неделю я хожу на чай с баварскими промышленниками и банкирами, чтобы убедить их в том, что мы цивилизованные люди, с которыми можно иметь дело и без риска предоставлять ссуды на миллионы марок. Затем являетесь вы и начинаете выкручивать руки, вымогая деньги. Федоров говорит, что он с трудом убедил лейтенанта немецкой полиции в том, что не состоит ни в каком заговоре против германских банков.
– Вам понравился бы визит гестаповца? – спросил Федоров. Он бросил в сумку бумажник, кошелек, зубную щетку и пасту Аркадия. Ключ и билет Люфтганзы он оставил у себя и положил в карман.
– Называл ли он конкретный банк? – спросил Аркадий.
– Нет, – Федоров заглянул в холодильник и обнаружил, что он пуст.
– Заявляли ли немцы официальный протест?
– Нет, – Федоров сложил план города и бросил его в сумку.
– Давала ли с тех пор знать о себе полиция?
– Нет.
«Даже после аварии с автомашиной? Интересно», – подумал Аркадий.
– Мне нужен мой билет на самолет, – сказал он.
– Вообще-то говоря, он вам не нужен, – Платонов бросил на стол билет Аэрофлота. – Мы высылаем вас сегодня домой. Федоров посадит вас на самолет.
– Моя виза действительна еще неделю, – возразил Аркадий.
– Считайте, что ваша виза аннулирована.
– Мне нужны указания из прокуратуры. До их получения я не могу уехать.
– С прокурором Родионовым трудно связаться. Я невольно спрашиваю себя, почему он послал следователя с туристской визой и не дал ему никаких полномочий. Все это очень странно, – Платонов прошел к окну и посмотрел на привокзальные пути. Через плечо вице-консула Аркадий видел плавно движущиеся поезда, пассажиров, стоящих на ступеньках утренних пригородных поездов. Платонов восхищенно воскликнул: – Какой порядок!
– Я не поеду, – сказал Аркадий.
– У вас нет выбора. Если не мы посадим вас в самолет, так это сделают немцы. Подумайте, как это отразится на вашей характеристике. Я предлагаю вам легкий выход из положения, – убеждал его Платонов.
– И все из-за того, что меня выселили?
– Да. Все так просто, – сказал Платонов, – и совершенно законно. Мне же нужно заботиться о хороших дипломатических отношениях.
– Меня еще ни разу не выселяли, – сказал Аркадий. – Арестовывали, ссылали, но так вот просто не выселяли.
– Теперь и это предстоит, – Федоров смахнул с веревки в саквояж оставшиеся постирушки.
Открылась дверь. В прихожей появилась черная собака. Аркадий подумал, что это тоже связано с выселением. Огромный лохматый зверь с темными агатовыми глазами казался помесью пса с медведем. Он уверенно вошел в квартиру и с одинаковой подозрительностью оглядел всех троих.
В прихожей послышались неравномерные шаги, и внутрь заглянул Стас.
– Куда-нибудь едешь? – спросил он Аркадия.
– Выставляют.
Стас вошел, не обращая внимания на Платонова и Федорова, хотя Аркадий был уверен, что он знал, кто они такие. Ведь Стас изучал советских аппаратчиков всю жизнь, а человек, всю жизнь изучавший червей, узнает их сразу. Федоров хотел было бросить белье, которое держал в руках, но собака повернулась в его сторону, и он еще плотнее прижал его к себе.
– Вчера вечером я посылал к тебе Томми. Вы виделись? – спросил Стас Аркадия.
– Мне очень жаль Томми.
– Значит, ты слышал о несчастном случае?
– Я был свидетелем, – ответил Аркадий.
– Мне бы хотелось знать, что случилось?
– Мне тоже, – сказал Аркадий.
Глаза у Стаса блестели сильнее обычного. Он взглянул на Платонова и нагруженного стираным бельем Федорова. Собака тоже. Стас снова бросил взгляд на открытый саквояж.
– Тебе нельзя уезжать, – сказал он таким тоном, будто принял решение.
Вмешался Платонов.
– Существуют немецкие законы. Раз Ренко негде остановиться, консульство ускоряет его возвращение домой.
– Поживешь у меня, – сказал Стас Аркадию.
– Не так-то просто, – перебил Платонов. – Приглашения советским гражданам должны подаваться в письменном виде и получать предварительное одобрение. Его виза аннулирована, и у него уже есть новый билет до Москвы, так что это невозможно.
– Можешь ехать сейчас? – спросил Стас Аркадия.
Аркадий отобрал у Федорова свой ключ от ячейки в камере хранения и билет Люфтганзы и сказал:
– Вообще-то я почти уложился.
Стас влился в поток машин, движущихся по кольцу вокруг центра города. Несмотря на пасмурный летний день, стекла были опущены, потому что запотели от собачьего дыхания. Собака заполнила собой все заднее сиденье, и у Аркадия было ощущение, что ему с его саквояжем дозволено занять место впереди только при условии, что он не будет делать резких движений. Когда он уходил, у Платонова с Федоровым был такой вид, словно они пришли за гробом и увидели, что из дверей выходит покойник.
– Спасибо.
– Я хотел спросить, – сказал Стас. – Томми был чудаком и водил дурацкую машину. «Трабант» не дает больше семидесяти пяти километров в час, и ему нечего делать на шоссе. Но я никак не могу понять, как он мог потерять управление и врезаться в бордюр.
– Я тоже, – ответил Аркадий. – Сомневаюсь, что от машины что-нибудь осталось, чтобы полиция могла разобраться. Она сгорела вся, вплоть до мотора и осей.
– Возможно, причиной была идиотская печка. Керосиновая печка на полу. Опасная штука.
– Томми долго не страдал. Если не погиб от удара, то задохнулся в дыму. Вроде бы огонь, а погибают от ядовитого дыма.
– Ты уже видел такое?
– В Москве я видел, как человек сгорел в машине. Там это продолжалось немного дольше, потому что машина была получше.
Подумав о Руди, Аркадий вспомнил о Полине. И о Яаке. Он подумал, что если вернется в Москву живым, то будет меньше судить других, больше ценить дружбу и будет предельно осторожен со всеми машинами и с огнем. Стас тем временем гнал безрассудно. Но он, по крайней мере, следил за дорогой, предоставив псине следить за Аркадием.
– Томми показывал тебе «Красную площадь»?
– Ты знаешь это место?
– Ренко, находиться на той дороге в поздний час было не так уж много причин. Бедняга Томми. Типичный случай русофилии со смертельным исходом.
– Потом мы ездили на стоянку, своего рода бордель на колесах.
– Самое подходящее место, если хочешь подцепить страшную болезнь. По германскому закону эти женщины проверяются на спид каждые три месяца, а это означает, что они тщательнее проверяют пиво, которое пьют, чем женщин, с которыми спят. Во всяком случае, занимаясь сексом в джипе, рискуешь заработать горб, а я и без этого уже инвалид. Я-то думал, что вы с Томми собирались обсуждать знаменитые сражения Великой Отечественной войны.
– И об этом немного поговорили.
– Американцев кашей не корми, дай поговорить о войне, – заметил Стас.
– Ты знаешь Бориса Бенца?
– Нет. Кто такой?
В реплике не было ни намека на фальшь, ни малейшей паузы. Когда лгут дети, они говорят с широко открытыми глазами. Взрослые выдают себя незначительными жестами, делают вид, что вспоминают, или скрывают ложь под улыбкой.