В Прокуратуре тоже стояла субботняя тишина. Запертые двери кабинетов, пустые, чисто подметенные коридоры с бархатными дорожками. Лишь на пятом этаже, в кабинете Бакланова, стучала пишущая машинка. Я без стука, по-приятельски отворил дверь. И мне показалось, что Коля Бакланов, мой приятель и коллега, чуть вздрогнул от неожиданности, но справился тут же с испугом и сказал:
– А, это ты? Привет. Получил новое дело? Слыхал, слыхал! Ну, и как идет? – при этом он, словно невзначай, прикрыл папкой какие-то машинописные листы.
– Раскачиваюсь, – сказал я. – А что у тебя?
Восемь лет назад, когда я только пришел в Прокуратуру Союза, Бакланов – высокий, худой, далеко за сорок, – был тут уже ведущей фигурой, опытным следователем по особо важным делам, и охотно учил меня уму-разуму, особенно за кружкой пива в соседней, в Столешниковом переулке, пивной. Но последние годы мы с ним вроде сравнялись и по опыту, и по важности расследуемых дел, и хотя я по-прежнему считаю Бакланова куда квалифицированней себя и старше, в пивную мы почему-то стали ходить все реже и еще реже стали посвящать друг друга в свои дела. Наверно, поэтому он сказал:
– У меня? Да так, текучка… – и вставил сигарету в свой неизменный янтарный мундштук.
– Хорошая текучка! – усмехнулся я. – Каракоз сказал, что ты заварил эту кашу с «Каскадом»…
Насчет «заварил кашу» я перебрал, это было обычной подначкой, но Бакланов откинулся в кресле, сказал сухо:
– Я? Я ничего не заваривал. Меня прикрепили к ГУБХСС, только и всего. А Каракоз за эти сплетни…
Телефонный звонок прервал его, он снял трубку.
– Слушаю, Бакланов… Доброе утро, Надежда Павловна… Гм… – Он покосился на меня. – Можно я позвоню вам минут через пять? Вы дома или… Нет, у меня все готово, но… Да, вы угадали. Я вам через пять минут позвоню. – Он положил трубку и молча уставился на меня, явно ожидая, когда я уберусь из его кабинета.
– Это Надежда Маленина? – спросил я.
– Да, – ответил он нехотя. – А что?
– Она мне нужна. Она дома или в ГУБХССе?
– Она на работе. А зачем она тебе?
– Да так, пустяк… – Я усмехнулся. – Текучка… – И хотел уйти, уже взялся за дверь.
Но Бакланов вдруг встал.
– Игорь, я хочу тебе кое-что сказать. Конечно, лучше бы это сделать в пивной, но времени нет. Послушай. Дело, которое тебе всучили, – не для тебя. Подожди, не обижайся. Просто ты зря будешь надрываться, но как раз этого тебе лучше не делать, поверь.
– Почему?
– Старик, я не могу тебя во все посвящать, – сказал он. – Просто я к тебе хорошо отношусь, ты же знаешь. И я тебя по-дружески прошу – возьми больничный лист и свали с этого дела. Хотя бы на неделю. Поезжай в санаторий, я тебя устрою в любой, возьми с собой твою девочку, хоть трех! А через десять дней все изменится, поверь…
– Что изменится?
– Старик, не пытай меня. Просто поверь – не нужно тебе лезть в это дело.
– Коля, мы свои люди, – сказал я совершенно спокойно. – Через десять дней очередное заседание Политбюро. Когда ты говоришь, что что-то изменится, ты это имеешь в виду?
– Ну, ты даешь! – он хмыкнул и покачал головой. – Ох, эта вечная подозрительность! Сядь, поговорим. Хоть мне и некогда, но…
Я не сел, я продолжал стоять у двери. Бакланов обошел стол, прикрыл дверь у меня за спиной.
– Игорь, – сказал он мягко. – Я к тебе хорошо отношусь, я помогал тебе все эти годы. Так?
– Так, – сказал я, потому что это было правдой.
– Теперь слушай. Где, когда и что изменится, – произнес он с нажимом, – я тебе не скажу. Но запомни: если ты не будешь вгрызаться в это дело – тебя ведь никто не заставляет вгрызаться на всю катушку, – а проведешь его так… ну… не мне тебя учить, ты понимаешь?
Я молчал. Он не дождался ответа и продолжил:
– Короче. Посмотри в будущее. Все может измениться, а нам такие, как ты, нужны.
– Коля, уж не в министры ли ты метишь?
– М…к! – сказал он огорченно. – Я с тобой по-дружески…
– По-дружески – что? Толкаешь меня замять убийство?
Он долго смотрел мне в глаза. Почти минуту. И было так тихо, словно мы с ним были только вдвоем во всей этой заснеженной Москве. Потом он повернулся, обошел свой стол, сел в кресло и сказал устало, почти безразлично:
– Извини, старик. Считай, что этого разговора не было.
Я пожал плечами и взялся за дверную ручку.
– Но имей в виду, – услышал я у себя за спиной. – Если наши дороги сойдутся…
– То что? – повернулся я в уже открытой двери.
Он посмотрел мне в глаза и улыбнулся прокуренными зубами:
– Там будет видно… Извини, мне нужно работать.
Я плотно закрыл дверь его кабинета. Практически Коля Бакланов молчаливо подтвердил, что Мигуна убили, и заодно вызвал меня на профессиональную дуэль. Но в таком случае без Светлова мне не обойтись. Я спустился на третий этаж к дежурному по Прокуратуре:
– Мне нужна машина. На весь день.
И пока он звонил в гараж и вызывал машину, я сел и на бланке Прокуратуры Союза ССР привычно отстукал два коротких служебных письма: запрос в Московский уголовный розыск о всех совершенных 19 января на территории Большой Москвы преступлениях и распоряжение начальнику Главпочтамта Москвы Мещерякову о выемке и доставке в Прокуратуру СССР следователю Шамраеву всей почтово-телеграфной корреспонденции, поступающей на имя С.К. Мигуна по его служебному и домашним адресам. Это были чисто формальные первичные следственные действа. Арест на корреспонденцию мы, следователи, накладываем почти по каждому делу. Подмахнув эти бумаги, я положил их на стол перед дежурным прокурором и попросил:
– Отправьте, пожалуйста, сегодня.
– Машина внизу, – сказал он. – «МОС 16-54». Водитель Саша Лунин, вы его знаете.
Такого аврала, какой я увидел в то субботнее утро в Главном управлении по борьбе с хищениями социалистической собственности, я не видел давно. На всех пяти этажах ГУБХСС, расположенного на Садово-Сухаревской в старинном зеленом особняке, где бальные залы и гостиные давно разгорожены под следственные кабинеты, шла напряженная и шумная работа – инспекторы, старшие инспекторы и инспекторы по особо важным делам ГУБХСС МВД СССР совместно с милицейскими следователями допрашивали в кабинетах арестованных по операции «Каскад» деятелей подпольного бизнеса: московских, кавказских и среднеазиатских махинаторов, смещенных директоров крупных торгов, винзаводов, мясо-молочных комбинатов и магазинов.
Я поднялся на третий этаж, к заместителю начальника Главного управления полковнику Малениной, но выскочивший из ее кабинета модно одетый инспектор Саша Сычов, мой ученик, который лет пять назад проходил у меня практику, сказал:
– Ой, здрасте! Вы к Надежде Павловне?
– Да.
– Ее здесь нет.
Я кивнул на полуприкрытую дверь кабинета:
– А кто там?
– Я там допрашиваю очередного лимонщика [4], начальника сочинского курортторга. Кстати, он сказал, что это вы привезли его из Адлера. Спасибо, нужный мужик.
– А что у вас происходит? Что за аврал?
– Ужас! Не говорите! – улыбнулся Саша. – Операция «Каскад» – слыхали?
– Немножко… – улыбнулся я.
– А знаете, откуда взялось это название? Подмосковный электроламповый завод выпускал такие модерновые люстры, с тройным режимом света, «Каскад» называются – мечта домохозяек. Моя жена мне уши пропилила: достань, и все! А как достанешь – у них вся продукция шла налево, все сто процентов. А ревизию – ни-ни, на шаг к заводу не подпускали, потому что директор завода – племянник Мигуна. Но дней десять назад Маленина дала «добро» и – понеслось! И племянника взяли, и еще сотни – раскручиваем коррупцию и мафию, как вы учили…
Я снова улыбнулся. Вот она, ирония судьбы. Жизнь генерала Мигуна оборвалась под люстрой «Каскад», которую под его прикрытием выпускал его родной племянник. Неисповедимы пути Господин – так, кажется?
– Но почему аврал? Почему в субботу допросы? Это же не положено? – спросил я словоохотливого Сашу.
– Ой, да кому сейчас до церемоний?! Такие хлевы расчищаем – в день по сто арестов! По всему МВД аврал!