– Где вы это взяли? – сказал я Жарову.
– Прямо у него в письменном столе, в кабинете… Оторвал в самом нужном месте! А то мы бы уже знали, кто в заговоре…
Я усмехнулся:
– Иван Васильевич, это не Суслов оторвал. Оторвали те, кто подложил эти бумаги ему в ящик…
– Да это сусловский почерк, что вы мне говорите! – возразил он.
– Я не спорю. Это, может быть, и Суслов написал, даже скорей всего. А вот что эти бумаги с оторванным концом открыто лежали в ящике его стола, говорит, как мне кажется, о том, что их подложили туда специально. То есть тот, кому нужно, имеет копию, и не одну, и может пользоваться идеями Суслова для переворота. А для Брежнева – это знак, чтоб не ерепенился и ушел на пенсию по-хорошему…
Жаров захлопал глазами. При всех своей денщицкой старательности он, похоже, был и туповат, как денщик, несмотря на генеральские погоны.
– А кто же это подложил? – спросил он.
Я вздохнул.
Правительственная «Чайка» подкатывала к Красной площади.
ТЕЛЕФОНОГРАММА
Начальнику Дежурной части ГУВД Мосгорисполкома полковнику милиции Шубейко И.И.
В 17 часов 35 минут на станции метро «Маяковская» упали или сброшены с платформы под колеса две женщины. Движение остановил. Срочно пришлите оперативно-следственную бригаду.
Дежурный Отдела милиции на московском метрополитене майор милиции Ф. Абрамов
Миновав Спасскую башню, мы оказались на внутренней территории Кремля. И я тут же понял, почему позавчера сопровождавший меня брежневский порученец замялся, когда Нина и Антон попросили прокатить их в правительственном лимузине по Кремлю: вся внутренняя территория Кремля была запружена войсками – танки, бронемашины, группы солдат, молчаливо покуривающие под роскошными кремлевскими елями, и снова – танки, бронемашины, солдаты, и – полная тишина, ни смеха, ни голосов, только хруст снега под солдатскими сапогами.
Зато в коридорах ЦК была суета, торопливые шаги служащих, нервный треск пишущих машинок и телетайпов за дверьми. Несмотря на то, что я шел с самим начальником личной охраны Брежнева – трехкратная проверка документов на каждом этаже, личный обыск, «сдайте пальто на вешалку», еще один обыск, и наконец – мы на 5-м этаже, в приемной Генерального секретаря ЦК КПСС. Здесь снова удивительно тихо, серые ковровые покрытия скрадывают шум шагов.
– Сюда, пожалуйста, – говорит мне Жаров и открывает еще одну дверь, но вместо кабинета мы оказываемся в небольшом уютном зале с лепными потолками и окнами в Кремль и на Красную площадь. В центре зала, за зеленым столом для заседаний, уставленным подшивками старых газет, чашками кофе и бутылками с нарзаном, – Евгений Иванович Чанов, мой давний знакомый, любимый журналист Брежнева Вадим Белкин и еще трое незнакомых мне мужчин средних лет. Белкин что-то стучит на пишущей машинке, Чанов пишет что-то от руки, но при нашем появлении все встают, Белкин идет ко мне навстречу.
– Игорь Иосифович, здравствуйте! Знакомьтесь. Это советники Леонида Ильича, Павел Романович Синцов, Сурен Алексеевич Пчемян, Эдуард Ефимович Золотов. А с Чановым вы знакомы…
Советники пожимают мне руку, все они примерно одного, лет сорока, возраста, в хороших костюмах и модных галстуках. Синцов – плотный, похожий на киноартиста, Пчемян – высокий, темноволосый, с умным армянским лицом, Золотов – полноватый, веснушчатый блондин…
– Присаживайтесь, – говорит мне Синцов. – Чай? Кофе? Вы голодны?
– Нет, спасибо. – Я сел в кресло, посмотрел за окно на часы Спасской башни. До 18.00 было еще минут двадцать.
– Тогда извините, – сказал мне Синцов. – Мы сейчас закончим абзац и поговорим. – И повернулся к Белкину. – Так. На чем мы остановились?
Белкин сел за машинку, прочел то, что было напечатано:
«25 января 1982 года на восьмидесятом году жизни скончался член Политбюро, Секретарь ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, дважды Герой Социалистического труда Михаил Андреевич Суслов. Человек большой души, кристальной нравственной чистоты, исключительной скромности, он снискал себе глубокое уважение в партии и народе».
– Годится?
– Очень талантливо! – усмехнулся Пчемян и взял в руки старую газету с некрологом Кирову. – Теперь можно отсюда:
«На всех постах, которые доверяли ему Коммунистическая партия и народ, он проявил себя выдающимся организатором, несгибаемым борцом за великое дело Ленина, за успешное решение задач коммунистического строительства…»
Белкин с насмешливой улыбкой пулеметно отстучал это на машинке, спросил:
– Можно добавить, что он твердо и непримиримо отстаивал чистоту партийных рядов?
– Добавь, – согласился Пчемян.
– Может быть, не нужно «чистоту партийных рядов»? – спросил Синцов. – А то звучит, как намек на партийные чистки 37-го и 46-го года, когда этот параноик загубил тысячи лучших коммунистов…
– Напишите «твердо отстаивал чистоту марксизма-ленинизма», – сказал Золотов. – Вроде бы то же самое, но без прямого намека.
– Видите, Игорь Иосифович? – лукаво пожаловался на них Белкин. – Никакой свободы творчества даже в некрологах!…
РАПОРТ-ТЕЛЕФОНОГРАММА
Дежурному диспетчеру Московского метрополитена им. Ленина тов. Попову В.И.
На станции «Маяковская» попали под поезд две пассажирки. В связи с прибытием «скорой помощи» и милиции, а также шоковым состоянием машиниста поезда Александра Авдеенко, поезд отойти от станции не может. Прошу перекрыть движение через станцию «Маяковская». Доступ на станцию «Маяковская» закрыт милицией.
Начальник станции метро «Маяковская»
М. Яковлев
Белкин, Пчемян и Золотов продолжали компилировать официальный некролог Суслову из старых некрологов Кирову, Орджоникидзе, Жданову и другим партийным вождям. Чанов писал «Медицинское заключение о болезни и причине смерти Суслова М.А.» А Синцов отвлекся от них, подошел ко мне.
– Игорь Иосифович, нам кажется, что у вас какие-то затруднения в работе. Да?
– Я не совсем понимаю, – сказал я. – Жаров мне сказал, что меня пригласил Леонид Ильич.
– Он побеседует с вами, но чуть позже…
– Я думаю, ты не с того начал, – сказал ему Пчемян. – Игорь Иосифович еще не знает, кто ты и вообще с кем он имеет дело. Я уверен: он считает, что речь идет только о том – править Брежневу или не править. Да?
– Не совсем так, – сказал я. – Я уже видел тезисы Суслова…
– А, тогда легче. Тогда вы понимаете, что это не столько борьба за престол, сколько за то, будет ли ваш сын воевать где-нибудь в Саудовской Аравии или пойдет в институт. Будет ли введено тотальное крепостное право, публичная смертная казнь и прочие прелести средневековья, или – мы сбалансируем на грани более-менее человеческой жизни…
Я мысленно усмехнулся, а Белкин просто снял у меня с языка слова, которые я произнести не решился. Он вскинул глаза на Пчемяна, спросил насмешливо:
– А ты считаешь, что у нас человеческая жизнь? Мяса нет, очереди за хлебом и воровство на каждом шагу.
– Я сказал «более-менее человеческая», – ответил ему Пчемян. – Сейчас мы стоим перед дилеммой: заняться своим огородом, сажать пшеницу и разводить коров или завоевывать чужих коров и чужие огороды. При этом вся машина власти отлажена именно для второго пути. Чтобы послать войска в Афганистан, Колумбию или Саудовскую Аравию, не надо менять ни одного секретаря райкома или даже собирать сессию Верховного Совета. И ввести крепостное право ничего не стоит – не будет ни бунтов, ни демонстраций. А если и забастуют какие-нибудь литовцы, то на их территории стоят киргизские войска, а в Киргизии – литовские. Сталин продумал эту систему гениально. Война за победу коммунизма во всем мире оправдывает и карточную систему, и крепостное право, и смертную казнь диссидентам – все, что хотите. А главное – укрепит руководящую роль партии, то есть все партийные чиновники останутся в своих креслах, да еще получат офицерские звания. Поэтому Суслову так легко было готовить кремлевские перевороты или настоять на вторжении в Афганистан: генералы хотят воевать, чтобы стать маршалами, а партийные лейтенанты хотят руководить армейскими генералами…