Со стен кабинета смотрели за окно, на каменную фигуру Дзержинского портреты Ленина, Брежнева, Суслова. Каменный Дзержинский смотрел дальше, на Москву, на проспект Маркса. Метельный ветер сдувал снег с его длиннополой шинели.
В широких окнах первого этажа редакции газеты «Известия» стояли большие, броские фотостенды ТАСС, целиком посвященные «новому позорному агрессивному акту Израиля – аннексии Голанских высот». Постояв возле них, Вета Петровна Мигун вошла в телефонную будку и набрала номер, который она знала наизусть уже семнадцать лет. На противоположном конце провода, в квартире Леонида Ильича Брежнева на Кутузовском проспекте, ответили незамедлительно, но настороженно:
– Алло…
– Викторию Петровну, пожалуйста.
– А кто ее спрашивает? – сказал мужской голос.
– Ее сестра.
– Виктории Петровны сейчас нет в Москве.
– А где она?
– Я не могу вам сказать…
– Но, может быть, она на даче? Я звоню уже третий раз.
– Я знаю. Я вам третий раз говорю, Вета Петровна, ее действительно нет в Москве. Она… на юге…
Вета Петровна медленно повесила трубку и стояла в холодной, с выбитым стеклом и продуваемой ветром телефонной будке. Надежды на то, что посвященный дням ее юности фильм «Незримая война» будет снят, не было, но самое обидное – что ее родная сестра Вика не желает с ней видеться. Что ж, решила Вета Петровна, тем хуже для нее и для Брежнева. И с этой мыслью она достала из кармана своей старенькой каракулевой шубы тонкий, без марки конверт, который нашла сегодня утром в почтовом ящике. И не спеша, старательно разорвала этот конверт на мелкие клочки. Затем вышла из телефонной будки и по привычке, присущей чистоплотным московским старожилам, бросила эти клочки в мусорную урну. И, не оглядываясь, пошла в кинотеатр «Россия» на фильм «Пираты XX века».
Бригадиру следственной бригады Шамраеву И.И.
РАПОРТ
Будучи включенным в Вашу бригаду и выполняя Ваше поручение, сегодня, 26 января 1982 года, предъявил служащим гостиницы «Россия» 26 фототаблиц с фотографиями десяти мужчин грузинской национальности в возрасте от 30 до 45 лет и шестнадцати мужчин русской и еврейской национальностей, брюнетов того же возраста. В числе предъявленных фотографий были фотографии Гиви Мингадзе, Бориса Буранского и Сандро Катаури. На этих фототаблицах дежурная по 10-му этажу Елизавета Коняева, буфетчица Ксения Масевич и уборщица Дарья Широкова категорически опознали в Гиви Мингадзе и Борисе Буранском тех «чистильщиков ковров», которые производили чистку ковров на 10-м этаже гостиницы за день до пожара 26 мая 1976 года.
Старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР, Гос. советник юстиции 3 класса
Т. Венделовский
– Этим рапортом мы прижмем Вету Петровну Мигун, – сказал я Светлову. – Не может быть, чтобы эта старуха не знала, что пожар в «России» – дело рук ее мужа. А я бы очень хотел иметь пиджак, который треснул на Мигуне. Так что свяжись с Ожерельевым, пусть приглашает Вету Петровну на беседу.
Но телефонный звонок опередил Светлова. Он выслушал чей-то доклад и нахмурился, сказал мне:
– Они потеряли эту Вету Петровну в кинотеатре «Россия». Идиоты! Но нашли какое-то письмо, которое она выбросила по дороге. Сейчас доставят.
Из рапорта майора Ожерельева
…В 12.17 минут, выйдя из телефонной будки, объект выбросила в мусорную урну мелкие клочки какой-то бумаги и двинулась к кассам кинотеатра «Россия». Сопровождавшая объект и переодетая под домашнюю хозяйку младший лейтенант Синицына П.О. вынуждена была задержаться у урны, чтобы собрать раздуваемые ветром клочки бумаги. Тем временем объект, купив с рук билет, вошла в переполненный публикой кинотеатр, где затерялась среди публики. Принимаю все меры к обнаружению объекта, все входы и выходы из кинотеатра блокированы. В случае вашего приказа сеанс будет прерван и зрители выпущены только через одну дверь.
Собранные клочки бумаги препровождаю с нарочным.
Жду указаний.
Майор В. Ожерельев
Клочков бумаги было 27. Мы со Светловым принялись наклеивать их на чистый лист бумаги. Это была занудная и непростая работа, Светлов ерзал и явно томился этой «белибердой». Тут прозвучал новый телефонный звонок и, выслушав очередной доклад, Светлов сказал мне:
– Я помчался к своим уркам. Они уже вернули Бакланову портфель, нужно проявить пленки. А это ты сам доклеишь!
– Подожди, – удержал я его. – Тут, кажется, что-то интересное.
Действительно, текст изорванного Ветой Петровной письма подбрасывал нам новую головоломку. Округлым женским почерком на одном листе бумаги было написано:
Уважаемая Вета Петровна!
Надеюсь, Вы еще помните меня, я – Аня Финштейн, я работала монтажницей на фильме по сценарию Вашего мужа «Фронт без флангов», а мой папа был звукооператором этого фильма. И я уверена, что Вы помните моего жениха Гиви Мингадзе. 18 июля 1978 года, как раз накануне нашей с ним свадьбы, Ваш муж арестовал его и посадил в тюрьму, а нам пришлось срочно эмигрировать из СССР.
Больше трех лет я не знала, как папе удалось тогда за один день получить выездную визу в Израиль и почему мы так спешно бежали из Советского Союза. Месяц назад мой папа умер и перед смертью рассказал мне все. Конечно, я могла тут же сообщить израильской разведке, в ЦРУ или западным корреспондентам, где в Москве лежат 24 бобины магнитофонных пленок, которые мой отец не успел уничтожить в спешке отъезда. Вы понимаете, что они сумели бы вывезти эти пленки из СССР. Но я не сделала этого, а написала Вашему мужу письмо прямо в КГБ. Я считала, что даже если цензура вскроет письмо – все равно его отдадут Мигуну, ведь они ему подчиняются. В этом письме я предложила Вашему мужу обмен: он отдает мне Гиви Мингадзе, а я называю адрес, где спрятаны эти пленки. Конечно, зная Вашего мужа и вообще – что такое КГБ, я не указала свой домашний адрес, а только номер почтового бокса в том почтовом отделении, где моя подруга работает заведующей. 12 января на этот адрес пришел ответ – открытка, где было сказано:
«Аня, нужно обсудить обмен. 14 января, 2 часа дня, кафе „Пинаты“ на углу Дизенгофф и Фишман в Тель-Авиве.»
Но в тот же день моя подруга обратила внимание на незнакомых мужчин и женщин, которые, сменяя друг друга, топчутся на почте у стенки с почтовыми боксами. Они дежурили там 12, 13 и 14-го, и я, конечно, не пошла на эту встречу. Кроме того, Ваш муж никогда не называл меня Аней… 15-го и 16-го в моем почтовом боксе лежали телеграммы с настойчивой просьбой встретиться, а 17-го я обнаружила возле моего дома двух подозрительных женщин. (Знаете, у нас в Израиле есть целое поселение арабов, которые понавезли себе жен из России. Так вот, те две бабы были похожи на воронежских ткачих, одетых в арабские платья.)
В тот же день я покинула Израиль.
Уже в Европе я узнала, что Ваш муж умер.
Я не знаю, кто послал тех людей – Мигун или кто-то другой, – но если бы они хотели совершить честный обмен, они не стали бы меня выслеживать, не так ли? И Сергей Кузьмич назвал бы меня так, как называл, когда приходил в нашу монтажную…
Я удрала от этих гэбэшников, Вашего мужа уже нет в живых, а я хочу все-таки вытащить моего Гиви из тюрьмы и из СССР.
Поэтому я делаю через Вас последнюю попытку.
ПЕРЕДАЙТЕ БРЕЖНЕВУ, ЧТО ЕСЛИ Я В ТЕЧЕНИЕ НЕДЕЛИ НЕ ПОЛУЧУ ГИВИ, ТО Я НАЗОВУ АДРЕС, ГДЕ ЛЕЖАТ ЭТИ ПЛЕНКИ, ЗАПАДНЫМ КОРРЕСПОНДЕНТАМ И РАЗВЕДКАМ.
И эти записи начнут передавать по «Голосу Америки» и опубликуют в западной печати. И весь мир услышит, что в домашнем кругу говорят Брежнев, его сын, дочь, брат и его приятели Устинов и Мигун о советской власти, членах вашего Политбюро, внутренней и внешней политике сов. правительства, военных планах Генштаба и так называемом международном коммунистическом движении.