– Не бойся… Здесь… все свои…
– Я могу выйти, – сказал Чанов.
– Леонид Ильич, есть факты, которые я могу сказать только вам и без свидетелей. Это мой долг следователя, – сказал я и повернулся к Черненко. – Извините, Константин Устинович.
– Ну, раз долг… – Брежнев сделал короткий жест мягкой рукой, чтобы Чанов и Черненко вышли, и спросил у меня с усмешкой: – И кота убрать?
Я отпил минеральную воду, Чанов и Черненко вышли.
– Так… – сказал Брежнев, не двигаясь в кресле. – Ты выяснил… кто… его… убил?
– Да.
– Анд… Анд… Андропов? – его нижняя челюсть все же преодолела это трудное сочетание согласных.
– Я могу оперировать только фактами, Леонид Ильич, – я открыл свою папку, вытащил фоторобот – портрет раненого. – Этого человека Мигун ранил в момент самообороны. А этот, – показал я второй фоторобот – портрет полковника Олейника, – сопровождал раненого от дома Мигуна в больницу.
И неожиданно при виде этих конкретных документов-фотографий Брежнев совсем не по-инвалидски, не по-старчески, а как-то живо, энергично подался ко мне от спинки своего кресла и спросил без пауз, без трудностей с челюстью:
– Чьи это люди?
– Раненого я еще не знаю, а второй – полковник Олейник из Отдела разведки МВД.
– Арестован? – выстрелил он вопросом, и даже «р» прозвучало ясно, коротко.
– Нет еще, Леонид Ильич. Рано.
– Что значит рано? Я тебе дал срок до третьего числа…
– Леонид Ильич, дело не столько в том, кто конкретно убил, сколько в том, почему убили…
– Нет! – перебил он жестко. – Именно – кто убил и чей выполняли приказ? Щелокова? Суслова? Андропова? Гришина? Кириленко? Чей? Молодец! Молодец, Леонид Ильич! Не зря я этот месяц в кровати провалялся! Давай бери весь Отдел разведки и пусть раскалываются – чей приказ выполняли? – он энергично закачался в кресле-качалке, а я с изумлением глядел на него – только что, минуту назад это был престарелый, с безвольно обвисшим лицом, с еле двигающейся челюстью полупокойник, и вдруг…
– Что ты смотришь на меня, как баран на новые ворота? – усмехнулся он. – Это бегинская хитрость. Как ему в Кнессете ихнем вотум недоверия хотят вынести, так у него сердечный приступ. А Чанов, умница, углубил идею: чуть что – Суслов, или Кабаков, или еще какая-нибудь сволочь на мое место метит – так я еле живой, умираю. Ну, они и ждут – когда я помру, зачем же насильно скидывать, если я сам не сегодня-завтра Богу душу отдам. Но пока то-се, мы тут производим перестановочку сил и… И как только мне доложили, что Мигун покончил жизнь самоубийством, я сразу понял – крышка им! Крышка! Вот тут они у меня, в кулаке, – его рука сжала котенка за загривок так, что котенок даже пискнул и засучил в воздухе лапами, но Брежнев посмотрел на него и усмехнулся: – Когти подрезаны, а? Не можешь царапнуть? Так мы и им сейчас когти укоротим. Влипли они с этим самоубийством. И я их красиво надул – сделал вид, что поверил, даже покойника обидел – не пришел на похороны, но зато – тебе это помогло, точно? А то бы они куда чище замели следы убийства… Давай, Шамраев, действуй дальше, мне к 3-му нужно все знать, все! И – документально. Можешь идти.
– Извините, Леонид Ильич, – сказал я. – Я должен задать вам несколько вопросов.
Он удивленно взглянул на меня:
– Допросить, что ли?
Я промолчал.
Он откинулся к спинке кресла, лицо снова поплыло вниз и губы приоткрылись.
– Ну… спрашивай, если нужно… – произнес он с явным усилием.
Тем не менее я сказал:
– В июле 1978 года Мигун передал вам пленки с записями, которые были сделаны неким Гиви Мингадзе на квартире вашего брата Якова Ильича. Эти пленки у вас?
Он молчал. Рубиновый свет от звезды на Спасской башне заливал его и, наверно, меня, и я не мог понять – от этого ли света или от прилива крови его лицо стало красным. Но дыхание его сделалось громче, трудней. Потому он сбросил с колен котенка и спросил, закрыв глаза:
– Так… Что еще ты… хочешь спросить?
– Может быть, позвать Чанова?
Он отрицательно качнул головой:
– Нет… Спрашивай…
У меня уже вертелся на языке вопрос о связи этих пленок со смертью Кабакова, но я пожалел старика. Я сказал:
– Примерно месяц назад на имя Мигуна пришло из Израиля письмо от невесты этого Мингадзе. Она сообщала, что где-то в Москве спрятан не то дубликат этих пленок, не то оригинал – не знаю. Она просила Мигуна отдать ей жениха, и в обмен предлагала указать, где эти пленки спрятаны. Но письмо попало не к Мигуну, а к Пирожкову. Теперь КГБ охотится за этой невестой Мингадзе в Израиле, а Отдел разведки ищет эти пленки здесь. Я думаю, что Суслов мог требовать эти пленки у Мигуна во время их последнего разговора.
– Вы… нашли эти пленки? – произнес он, не открывая глаз, и почему-то перейдя со мной на «вы».
– Нет. Об их существовании я узнал только несколько часов назад.
Он открыл глаза и произнес жестко, быстро, на одном дыхании:
– Их надо найти! Они не должны попасть к Андропову! Нет!…
– Леонид Ильич, эти пленки уже три недели ищет весь аппарат Отдела разведки. Я им не конкурент, я не берусь за это.
– Эти пленки надо найти! – снова подался он ко мне всем телом. – Ты понял?!
В дверь обеспокоенно заглянул генерал Жаров, но Брежнев махнул ему рукой – мол, закрой дверь.
– Леонид Ильич, есть только один путь найти эти пленки раньше, чем их найдут КГБ и Отдел разведки. Он простой – отдать ей ее жениха.
Брежнев смотрел на меня, не мигая.
– Слушай, – произнес он наконец с хрипотцой. – Налей мне «боржом».
Я встал, открыл шкаф-холодильник, который был окружен книжными стеллажами с томами сочинений Л.И. Брежнева – «Малая Земля», «Возрождение», «По заводскому гудку», «Речи Л.И. Брежнева», изданные на всех языках советских национальных республик. Я налил старику «боржом», он отпил несколько глотков и отдал мне фужер. В красном полумраке кабинета котенок возился у стула – царапал деревянную ножку, но лапы соскальзывали с поверхности дерева. Брежнев перевел взгляд с котенка на меня, спросил: – Отдать? А иначе – никак?
– Иначе пробуют КГБ и Отдел разведки. И не исключено, что в любой момент они схватят на Западе эту Аню Финштейн и…
– Понятно. Но если они не могут найти эту Финштейн, как же ты ее найдешь?
Я коротко рассказал ему о втором письме Ани и изложил свой план:
– Я должен срочно встретиться с этой Аней в Западном Берлине, и в обмен на адрес этих пленок ей выпустят из Восточного Берлина ее жениха.
– А если она надует, скажет не тот адрес?
– Когда она назовет адрес, я прямо оттуда позвоню в Москву своим помощникам, и как только они найдут пленки и перезвонят мне, этот Мингадзе пройдет через Берлинскую стену на Запад. Только сделать все нужно быстро, срочно, пока ГБ не нашло эту Финштейн.
Брежнев откинулся в кресле-качалке и медленно закачался в нем, обдумывая. Потом спросил:
– Думаешь… она… поверит тебе?… А вдруг… мы… возьмем пленки… а жениха не выпустим?…
С минуту он разглядывал меня. Потом спросил:
– Ты женат?
– Разведен.
– Родители есть?
– Родителей уже нет в живых, Леонид Ильич.
– Так… Значит… разведен… родителей нет… а девушку твою убили… Где же… у нас гарантии… что ты не… сбежишь на Запад?
– У меня здесь сын, Леонид Ильич.
Собственно, это и был самый кульминационный момент нашего разговора. Здесь решалось все, что могло и должно было произойти потом.
– Сын?… Н-да… дети держат… не всех, правда… – он покачался в своем кресле-качалке и глянул за окно. Стрелки часов на Спасской башне приближались к шести. – Хорошо, ты будешь у нее заложником, а твой сын – у нас… Это хорошо. А где сидит ее жених, в какой тюрьме?
– Они его от меня прячут. Но если вы подпишете Указ Верховного Совета о его помиловании, я найду Мингадзе, не беспокойтесь. Достаточно прижать начальника ГУИТУ Богатырева…
Он сел в кресло за письменным столом, задумался, помолчал. Потом спросил: