Стена строя дрогнула, распалась на кирпичики взводов.
— Так. Опять муштра, опять долбежка, — это сказал матрос Володя. — А где же комиссар? — допытывался анархист. — Завертел эту позорную карусель — и в кусты?
— Комиссар болен. Малярия, — сухо ответил комполка.
— На меня не рассчитывай, гражданин подпоручик. Я в этом не участвую.
— А я бы вас и не пустил в строй. Одеты не по форме. Мне нужен солдат, а не адмирал Нельсон.
— Я не адмирал Нельсон хотя бы потому, что у меня во лбу два глаза. И каждым из них я вижу тебя насквозь!
Анархист отошел к скамейке и сел, скрестив руки на груди.
Между тем полковые ученья уже начались. В тупике стояла (с давнего, видно, времени) платформа, груженная сеном в кипах. Теперь это сено пошло в ход. Часть кип солдаты разложили вдоль путей и прыгали на них с крыши вагона, с мостика водокачки. А третья рота наделала из сена чучелок и со свирепым «ура» побеждала этих чучелок в штыковом бою. Занятия были солдатам не в тягость, даже наоборот: куда лучше, чем безделье.
Кутасов прогуливался взад-вперед по перрону, наблюдал за ученьями. А матрос наблюдал за Кутасовым — сидел и не спускал с него немигающих глаз. Так смотрит кошка на воробья: навряд ли схватишь, а хочется.
Комиссара опять трясла неотвязная малярия. Он лежал на топчане в станционном буфете, и на него курганом были навалены солдатское одеяло, полушубок, чья-то шинель, а поверх всего — Наташина шубка.
Сама Наташа возилась у «буржуйки»: подсевала в нее уголек.
Амелин открыл глаза и увидел прямо над собой вывешенное для просушки свежевыстиранное белье. Рубаха тянула к нему сверху мокрые рукава. Рядом висели кальсоны и полотенчико. Комиссар посмотрел на Наташу с тревожным вопросом.
— Угу, — улыбнулась она. — Я сделала обыск и все грязное постирала.
Амелин сделался прямо пунцовый.
— Наталья Владимировна!.. Ну как же это так? — сказал он с невыразимым страданием. — Кто угодно, только бы не вы!
— Неужели я хуже всех? — невинно спросила Наташа.
— Лучше… Вот поэтому мне просто невозможно…
Тут в голову Амелину пришла еще одна неприятная мысль.
— А если ваш супруг узнает? Что он скажет?
— Не дай бог! — засмеялась Наташа. — Он скажет: могла бы и мне постирать!..
Ученья продолжались. Солдаты стреляли по движущейся мишени. Мишень была самодельная: фанерный немец в каске с острым шипом. Его приладили к вагонному скату. Когда скат ехал по рельсам, немец то высовывался, то нырял вниз.
Сейчас по нему вел огонь эстонец Уно. Он совсем не по-уставному сидел на снегу, раскинув ноги циркулем, и стрелял. Всегдашняя трубочка дымилась у него во рту.
— Ба!.. Ба!.. Ба! — сказала коротенькая винтовка-драгунка, и на мишени появились три дырки.
К Кутасову подбежал бородатый солдат, командир роты.
— Гражданин комполка! Патроны кончаются… Нам бы сейчас…
— Погоди, Камышов, — остановил его комполка. — Ты в армии не первый день… Подойди как положено — отдай честь!
Матроса Володю пружиной подбросило со скамейки: он своего дождался.
— Товарищи! — позвал он яростно. — Вали все сюда! Золотопогонная измена!
Ровный ход учений сломался. К перрону стали сбегаться солдаты.
— Он заворачивает к старому режиму!.. Честь ему отдавать! — Матрос уперся своими бешеными глазами в холодные кутасовские. — Мы тебе быдло, мы тебе хамье, а ты нам — ваше благородие?
— Ваше высокоблагородие, — мрачно поправил Кутасов. — Я ведь как бы полковник.
— Ты эти шуточки брось, зародыш Бонапарта!.. Ты хочешь по нашим горбам шагнуть к пьедесталу власти!
— Хватит!.. Поиздевались! — заорали солдаты. Разом припомнились старые обиды: не на Кутасова — на все офицерство. — Дисциплина бьет нижнего чина!
— Шкура! Дракон! Царский опричник! — поддавал жару матрос.
На перрон вскарабкался Карпушонок. Без него, конечно, не могло обойтись.
— Братики! Мы перед ним хлопы, ён над нами пан!.. А не-хай ён сам честь отдаст! Всему нашему полку!..
— И в тот же год мама… — рассказывал Наташе комиссар, — померла, даже и не поболела нисколько.
— Так это же хорошо?
— Нет… Полежала бы, отдохнула перед смертью. Она ведь всю жизнь не отдыхала, и вот я тогда еще подумал: если женюсь, я жене не велю работать. Все буду сам. Пол помыть или даже сготовить — это я не стыжусь… А она чтоб только светила в нашей жизни. Вы ведь знаете, бывают такие женщины, от которых в доме не только теплота, но и свет.