— Петин! Останови! — рявкнул начдив.
— Вашей собачьей жизни осталось десять дней! — гремел ротмистр, как гром, как протопоп Аввакум. — Гнусь! Мерзавцы! Растрипросукины…
Но Кутасов уже распахнул дверцу «даймлера».
— Вылезай!
Ротмистр выбрался из автомобиля. Он стоял на дороге, под белой луной и орал:
— Стрелять? Стреляй в лоб!.. Не побегу, не надейся!
— Иди к чертовой матери, — сказал в ответ Кутасов. — Петин, поехали.
Удивленный Фортунатов остался на обочине, а «даймлер» поехал дальше.
— А не зря? — спросил комиссар у начдива. Кутасов виновато вздохнул:
— Ну его к монаху… Все равно на допросе ничего не скажет. Ты же видел… Тьфу! Только настроение испортил. А ведь такой хороший был вечер… — Вдруг его осенило: — Петин, тормози!
Автомобиль снова остановился.
— Нацеди-ка нам из бака… Выпьем по стаканчику для успокоения души.
По утренней деревенской улочке, распугивая кур, бежала вприпрыжку Наташа Кутасова. От хорошего настроения она декламировала сама себе:
— «Что ты спишь, мужичок, уж весна на дворе! Все соседи твои уже пашут давно!»
С этими словами она взбежала на крыльцо, постучала и, не дожидаясь ответа, толкнула дверь.
В чистой комнатке — это был дом местного богатея — сидел Амелин в рубахе с подоткнутым внутрь воротом и брился.
— Это я! — сказала Наташа радостно, подбежала и чмокнула его в щеку. От поцелуя у Наташи на носу получилась мыльная нашлепка. Амелин тихо засмеялся.
— Я ведь загадал… если спрошу, тут вы или нет, — вас не будет. А сдержусь, никого не спрошу — тогда, может, и увижу…
— Наколдовал, наколдовал!.. Так вы, Димочка, суеверный?. А я думала, что все про вас знаю.
Амелин наконец решился и неловкими пальцами снял мыльную пену с Наташиного носа.
— Наталья Владимировна…
— Я сейчас заплачу от этой Натальи Владимировны. Наташа я! Наташа!
— Наташа… почему вы всю жизнь приходите, когда я в самом безобразном виде? Больной или небритый?
— Ну, кому это важно, солнышко вы мое!.. Да, да, Дима, вы мое солнышко. Я это особенно поняла, когда вы уехали. Как сказал бы матрос Володя — исчезли с горизонта моей жизни.
Наташа и шутила и не шутила. Амелину до смерти захотелось поцеловать ее. Поэтому он отодвинулся подальше и сказал, чтобы напомнить себе и ей:
— А где Николай Павлович?
Наташа поняла, почему он так спросил, и немножко обиделась.
— Уже соскучились?.. Уехал ваш Николай Павлович. Его опять командарм вызвал…
За окном послышалась солдатская песня:
Пели где-то далеко, и слова не сразу дошли до сознания комиссара. А когда дошли, Амелин не смог не улыбнуться.
— И этих он научил?
— Каких «этих»? Это не эти, а те. Бывший 38-й гренадерский.
— А он сказал, что никого из наших не видел.
— Что вы, не знаете Кольку?.. Тут они, все тут. Он вам нарочно, чтобы вышел сюрприз… Только теперь они называются Беспощадный пролетарский полк.
К стене амбара был криво приколочен самодельный плакат:
«Одну прививку получив,
Тебе брюшной не страшен тиф!»
Под этим плакатом стоял накрытый белой простынкой стол. Вокруг стола хлопотали две медсестрички и старый небритый фельдшер — кипятили шприцы, выкладывали из коробок ампулы. А напротив амбара выстроился в ожидании Беспощадный пролетарский полк. Подойти первым никто не решался.
— Ну что это, ей-богу! — привычно сердился фельдшер. — Прямо как детвора какая-то… Ничего тут нет страшного. Никакого вреда, кроме пользы!..
Поскольку ряды Беспощадного полка не дрогнули, фельдшер продолжал:
— Не слышите? Уши заложило?.. Тогда попрошу персонально командиров. Товарищ комполка! Покажите бойцам пример.
Вперед выступил Камышов — такой же, как был, только с наганом на боку.
— Я один не буду, — мрачно пробасил он и поискал глазами надежных людей. — Карпушонок! Партс! Два шага вперед!
К нему шагнули эстонец Уно и Карпушонок, сменивший драную шинель на новенький английский френч.
— Мне прививка не потребна, — враждебно глядя на медсестер, сказал Карпушонок. — Ну ее к ляху. От ней чахотка бывает.
— Товарищ Карпушонок! — устало возмутился фельдшер. — Вы же культурный человек…