Сколько себя помнил, с самого детства, он мечтал иметь прозвище Свинец. И столько же, сколько он себя помнил, окружающие за глаза, а порою и прямо в лицо называли его Свином. Он делал вид, что не обижается: в дворовой кличке самое главное — краткость, чтобы человека было легко и удобно окликнуть, а «Свин», как ни крути, выговаривается быстрее и легче, чем «Свинец», но в глубине души он всякий раз болезненно вздрагивал, слыша это обидное прозвище. Хуже всего было то, что и теперь, в сорок три года, он то и дело улавливал это словечко в разговорах подчиненных, доносившихся сквозь закрытую дверь комнаты оперуполномоченных или с лестничной площадки, где эти бездельники устроили курилку.
Это была, в сущности, мелочь, но она чересчур хорошо укладывалась в безрадостную картину жизни майора Свинцова, внося в это серое, угрюмое полотно тоскливую определенность окончательного приговора.
Поэтому, когда, выехав со своими ребятами на очередной вызов, майор вместо одинокого жмурика с десятком ножевых ранений и вывернутыми карманами обнаружил изрешеченный пулями «шевроле» с тремя хорошо одетыми и притом вооруженными покойниками внутри, душа его возликовала раньше, чем рассудок успел осознать увиденное и прикинуть, какие блага сулит ему раскрытие такого дела.
Правда, немного поразмыслив, Свинцов пришел к выводу, что заработать упомянутые блага будет ох как нелегко. Налицо хорошо продуманное и тщательно организованное заказное убийство из тех, которые расследуются годами и чаще всего остаются нераскрытыми. Участие в деле снайпера служило тому лишним подтверждением; здесь поработали профессионалы, и, когда майор Свинцов это осознал, заманчивый образ пряника перед его мысленным взором живо сменился куда менее привлекательным, но более реальным образом кнута.
Начальство, по всему видать, рассуждало примерно так же, и дело, с самых первых минут представлявшееся стопроцентным «глухарем», с легким сердцем повесили на Свинцова. Подстегиваемый неудовлетворенным честолюбием и обидой, Свинцов стиснул зубы и набросился на работу, как голодный пес на мозговую кость. Он твердо решил расшибиться в лепешку, но доказать, что способен распутать клубок, при виде которого все остальные сразу опустили руки.
К некоторому его удивлению, работа почти сразу начала приносить весомые плоды. Свидетелей, коих обычно днем с огнем не сыщешь, вдруг обнаружилось не то чтобы пруд пруди, но все-таки вполне достаточно для составления связной картины преступления. Буквально через несколько часов после начала расследования Свинцову уже был известен едва ли не каждый шаг налетчиков с того момента, как пуля снайпера заставила водителя черного «шевроле» выпустить из рук баранку.
Легкость, с которой продвигалось казавшееся обреченным следствие, показалась Свинцову подозрительной. Возникало впечатление, что налетчики вовсе не были такими уж крутыми профи, какими показались майору, да и не ему одному, с самого начала. Потом стало известно, что эти болваны ухитрились взлететь на воздух посреди Каширского шоссе. Узнав об этом, майор только пожал плечами: что ж, так и должно было случиться. Не бывает, чтобы все шло гладко, без сучка и задоринки; в любом деле нет-нет да и возникнет неприятная закавыка, о которую всякий уважающий себя сыскарь просто обязан споткнуться, чтобы не бежать к далекой цели чересчур быстро и ненароком не расшибить себе лоб, впопыхах налетев на настоящее препятствие, которое, если б не летел очертя голову, сумел аккуратно обойти.
Кроме того, на Каширке погибли всего лишь тупые исполнители, а Свинцову был нужен заказчик. И ему казалось, что он знает, как на этого заказчика выйти.
Двое свидетелей утверждали, что видели, как непосредственно после налета из арки соседнего двора выехал мотоциклист. Мотоциклист этот бросился обоим в глаза и хорошо запомнился, ибо относился к той категории участников дорожного движения, которых на центральных улицах Москвы нынче днем с огнем не сыщешь. Ехал он на древней, выпуска восьмидесятых годов прошлого века, «Яве-350»; его шлем и очки-консервы приходились ровесниками самому легендарному мотоциклу, да и офицерская плащ-накидка, спасавшая наездника от проливного дождя, вряд ли была хоть чуточку моложе. Один из свидетелей заметил привязанную к сиденью удочку в архаичном брезентовом чехле; другой зачем-то запомнил номер. Правда, этот, последний, немного путался в цифрах, но это не имело большого значения: номерной знак тоже был старый, выданный где-то в середине восьмидесятых, и Свинцов сомневался, чтобы в городе сохранилось много таких мотоциклов, зарегистрированных в то время и до сих пор продолжающих выползать на улицы.