— Броню, — произнес Принц Терний. Его голос звучал молодо, он был холодным, чистым и резал, словно только что выправленная бритва. Облаченные в черное слуги из его личной свиты поспешили исполнить его приказание. Каждый из них тяжело двигался, борясь с весом своего элемента боевого доспеха. Тот был старинной конструкции, Mk IV, окрашенный в полуночно-синий цвет и отделанный бронзовыми полосами. Иззубренное сочетание фигурной пластали, адамантия и керамита переносило тяготы Долгой Войны тысячи лет, когда Кулла еще и в проекте не было. Несмотря на почтенный возраст доспеха, принц распорядился внести в него изменения, когда забрал у прежнего повелителя группировки. Теперь наплечники, поножи и нагрудник щетинились зубчатыми остриями, а знак VIII Легиона в виде скалящегося крылатого черепа дополняла его личная геральдика, герб дома Куллов — черная ядовитая роза с ее страшными отравленными шипами.
Слой за слоем, слуги облачали Кулла для убийства. Первыми были каналы авточувств, которые с привычными слабыми уколами боли входили в нейропорты и гнезда в плоти, пронизывавшие черный панцирь. За ними последовали пластины сервоприводов и волоконные пучки: машинные мускулы, которым предстояло увеличить и без того трансчеловеческую силу принца. Затем сама броня — темная, словно кошмар, и древняя, словно грехи убитого генетического отца, которого Куллу уже не суждено было узнать. Слуги пристегивали все элементы к полосам электроидного герметизатора, не произнося ни слова. За исключением пощелкивания и скрежета холодного металла, на мостике царила тишина.
Последними были наплечники. Чтобы поднять и закрепить каждый из них на месте, потребовалось двое слуг, мозолистые руки которых были окровавлены из-за шипов, торчавших из темной стали. Сервоприводы силового доспеха застрекотали и загудели, включаясь полностью. Кулл снова улыбнулся.
Вперед выступил Сентаф — его старший раб и единственный из человеческих отбросов, к которому он удосуживался обращаться по имени. Его дряхлые руки сжимали огромный боевой шлем. Визор был выполнен в форме вопящего черепа, и его костяная белизна резко выделялась на темном фоне доспеха Кулла. По бокам возвышались откинутые назад красные крылья, изготовленные в подражание изодранным крыльям летучей мыши. Это было само воплощение геральдики VIII Легиона. Верхушку черепа покрывал гребень костеподобных роговых выростов, которые копировали шипы, торчащие из остальной брони Кулла. Отключенные красные линзы, встроенные в глазницы черепа, поблескивали темным, мертвенным оттенком рубинового.
Кулл одной рукой забрал шлем у едва удерживавшего его слуги и без церемоний надел его на голову. Шейный замок зашипел, смыкаясь с воротом, а решетка вокса издала дребезжание и хрип, словно умирающий человек.
Какую-то секунду он пребывал во мраке. Какую-то секунду вновь прятался в тенях дворца, который когда-то называл своим домом, и хныкал, крепко зажмурив глаза, пока по залам шагали облаченные в молнии убийцы. Затем включилось охотничье зрение, и вернулся мостик, теперь окрашенный в кровавый багрянец. Поверх зрения один за другим накладывались белые значки, которые вспыхивали по мере того, как запускались его авточувства — сетки целеуказателя, жизненные показатели, метки отделения, счетчики боезапаса, планы местности. Он последовательно отключал их все, моргая. В них не было нужды, пока что. Его взгляд вновь вернулся к собственному отражению в кристалфлексе — к Принцу Терний, Юному Убийце, Чемпиону Страха. К Повелителю Ночи, ныне облаченному в полночь и готовому убивать. Будь прокляты так называемые «ветераны Долгой Войны», утверждавшие, будто их молодой принц не готов.
— Шензар, — произнес он. Его голос преобразился в низкий мертвенный шепот, хрипло исходящий из решетки вокса на маске смерти. — Когти готовы?
— Да, мой принц, — отозвался чемпион терминаторов.
Усилием мысли Кулл активировал силовые катушки древнего доспеха. Вспыхнули дуговые молнии, которые искрили и трещали среди страшных шипов и жадно бросались на его кошмарное отражение. Удовлетворившись, Кулл кивнул.
— Тогда начнем.
Клинок Шадрайта рассекал мясо. Он молча наблюдал за этим, восхищаясь тем, как лоскуты плоти с мягкой неохотностью расходятся под легким нажимом скальпеля. А еще восхищаясь криками человека — чем-то напоминавшими звуки, которые издает искалеченная самка грокса: усталое мычание изнурения от боли, накопившейся за время ее бессмысленного существования. Порой Шадрайт задавался вопросом, не был ли он в прошлой жизни мясником или работником скотобойни.