— Кто так светит? — властно покрикивал он. — Ты, Яремович, руку высунь, снаружи подсвети…
Сквозь ветровое стекло луч пробивает слабо, притупляется. И совсем другая статья, если светить напрямую…
Белоненко молча выполнил приказ, высунул за окно не только руку, но и голову, направил, желтоватую полосу света на дорогу. Похоже было, что дорога ползла вверх, так как вода в колеях не застаивалась, блестел размытый и утрамбованный песок. Белоненко сразу же сориентировался — этот обнаженный холм, за которым уже начинались поля колхоза, был приметным ориентиром. Три километра с немалым остались позади.
Роман Яремович знал, что должен остаться в тылу, если враг достигнет Калинова. Не только знал, но и активно вместе с другими формировал будущий отряд из коммунистов и комсомольцев, не раз выезжал с товарищами в лес для тайной постройки будущего жилья, подбирал связных, тех, кого вскоре назовут подпольщиками, был одним из немногих, кто знал, где были склады с продовольствием, одеждой, под какими дубами и соснами закапывалось оружие, бутылки с горючей смесью.
Полуторка вскарабкалась на самый верх, на самый высокий песчаный холм. Днем отсюда было видно далеко. Калинов был перед глазами, будто выписанный на карте-километровке. Дождь притих, сквозь тьму лучше просматривались белые песчаные колеи.
Вдали блуждали подвижные пятна, похожие на беспорядочно разбросанные, подбитые снизу предрассветной розоватостью облака на мутном небе — отблески далеких пожаров.
Именно такой далекий отсвет, бессильный прояснить ночную кромешность, завис на черном фоне ночи, именно его и приметила остроглазая Зиночка Белокор.
— Разве мало теперь горит? — проворчал, видимо, уже спросонок, Зорик.
— Но ведь горит же… Почему на востоке?
Похоже было, что Зиночка отстаивала какое-то свое мнение, то ли не умела его отстоять, то ли это мнение было еще неясным.
— Где подожгли, там и горит…
— Да на востоке же… — твердила свое Зиночка.
Придирчивый, как и любой судья, Комар наконец понял, что беспокоило девушку.
— Может, с самолетов…
Словно проснувшись, неожиданно забасил Голова:
— А может, и не с самолетов… Погода им не благоприятствовала. А оно горит. На северо-востоке. Это уже какая-то загадка.
Полуторка, одолев холм, нырнула в лощину, за ней начинался лес. Калинов, подобно всем полесским селам и поселкам, как мерзнущий дед, предусмотрительно завернулся в зеленую шубу, неподалеку от него поля перемежались перелесками, а чуть дальше начинался лес, который упрямо наступал на голые песчаные холмы, а там, где-то в глубине, в дебрях, был нехоженый, глухой и неприступный.
Машина покатила по ровной дороге, колеса подпрыгивали на ухабах, ударялись об обнаженные корни. Партизаны невольно засмотрелись на зарево.
Лука Лукич Кобозев выразил то, что беспокоило каждого:
— Наверное, прорвались… с севера… Не нравилась мне в последнее время ситуация…
— Зря остался Качуренко…
Это сказал Комар. Услышав его слова, ожил Цезарь. Как тонкий знаток войн всех времен, он горячо поддержал судью.
— Вы правы, Клим Степанович, — начал он безапелляционным тоном школьного учителя, — история учит чему? Возьмем, к примеру, богатейшую военную практику римских цезарей. Все они были воинами, и большинство из них оказались непревзойденными полководцами. Хотя бы Гай Юлий Цезарь. Став императором, он вел много войн, как полководцу ему везло. Когда покорил Египет, пребывал там годами. Говорят, из-за Клеопатры, царицы египетской. Не посчитался с тем, что она царица, сделал из нее обыкновенную наложницу. На самом же деле он хотел утвердиться в Египте…
Когда Лан начинал читать лекцию о далекой истории, слушателей убаюкивал его ровный голос. А что говорить о пассажирах, которых уже столько времени качала полуторка на разбитой дороге в кромешной тьме? Они молчали. А лес разговаривал с ветром, и, кроме комиссара, который подсвечивал дорогу Лысаку, никто не заметил, что полуторка стала явно сдавать, двигалась будто по инерции. В одной из лощин, попав в непроходимую колдобину, она вовсе остановилась, всхлипывающий мотор вмиг заглох.
Замерла рука у Белоненко. Горбатился, будто сломленный дремотой, Павло Лысак. Царила тревожная тишина, сквозь которую слышалось даже, как дождевые капли, сорвавшись с веток и листьев ближайших деревьев, падали в траву.
Не сразу Лысак открыл скрипучую дверцу, яростно хлопнул ею, спрыгнул в болото, утонул в нем чуть ли не по колени, злорадно сообщил:
— Приехали! Станция Березай, кому надо… Тьфу!