Клонились к земле и замирали папоротники. От их резных, желтых, с чуть заметной краснотой листьев весь лес казался каким-то сказочным. Именно эти папоротниковые заросли и осматривал внимательным, суровым взором лесничий Витрогон. Осматривал минуту, две, может быть, и пять уже прошло.
Но вот шевельнулся папоротник, подал признаки жизни суровый осенний лес — и во всей своей красоте встала дикая козочка. Такая же рыжеватая, как и листья папоротника. Высоко подняв маленькую голову и настороженно прислушиваясь ко всему, большими влажными глазами старалась обнаружить опасность. Кобозев тоже увидел лесную красавицу, налюбовавшись ею, бросил взгляд в сторону Витрогона, на широком, почти безбровом лице засветилась добродушная, полудетская улыбка.
Савва Дмитрович высунулся из укрытия, и лесная дикарка стрелой метнулась в глубь леса, вдогонку за ней, подпрыгивая, побежал козлик-однолеток.
Разведчики продолжали свой путь. Витрогон был спокоен — если по лесу гуляют непуганые козы, значит, здесь полный порядок.
— Пусто в лесу, — сказал Витрогон.
— Тишина бывает обманчивой, — откликнулся Кобозев.
Пробираясь по старому, вековечному лесу, чувствовали, что, кроме них и лесных обитателей, здесь больше не было никого. И вскоре оказались на дороге. Даже не верилось Луке Лукичу, что это та самая дорога, по которой они прибыли сюда ночью, очень быстро они на нее попали. Машины Лысака не было видно.
— Может, Качуренко поехал прямо на базу? — вслух подумал Кобозев.
— Мы вышли километра за три от машины, — объяснил Витрогон.
Они пошли к месту, где застряла полуторка. Дорога была проложена неровно, не по просеке, кружила по лесу, обходя болотистые лощины и песчаные холмы, поэтому полуторку заметили только тогда, когда перевалили через холм и прошли мимо густых зарослей орешника в долине. Именно вблизи орешникового буйства, в болотистой долине и замерла техника Лысака.
Обошли вокруг брошенной на произвол судьбы машины. За ночь и утро дождевая вода впиталась в песок, задние колеса стояли на песочке, передние застыли в затвердевшей грязи; достаточно было завести мотор, и можно бы легко задним ходом вырвать машину из западни.
Внимательно осмотрев местность, разведчики убедились, что до них возле машины никто не хозяйничал, разыскали в кузове котомку, по которой так убивался учитель Лан, проверили, что в ней: там лежали крепко перевязанные книги.
— Задержался Андрей Гаврилович, — то ли с упреком, то ли с удивлением произнес Витрогон, забрасывая котомку с книжками за плечо.
Кобозев принялся объяснять причину этого опоздания.
— Пока Лысак доплелся до города — ночь, тьма, грязища! — пока раздобыл какой-то транспорт, а может, и не раздобыл… жди их теперь к обеду…
Витрогон согласился:
— Вообще поспешили мы с выездом. Можно было бы ночью и не рыпаться…
Кобозев его не поддержал:
— Качуренко сделал правильно, что поторопил нас…
Витрогон заговорил приглушенно, таинственно, доверительно:
— Не поверишь, Лука Лукич, я как во сне летаргическом. Не верится мне, что они сюда прорвутся. Уж вот будто бы в хату стучатся, а мне все кажется: нет, не быть им здесь…
— В такое поверить трудно… — согласился Кобозев. — В такое не хочется верить…
— Но ведь мы в лесу…
— В лесу…
Они замолчали. Прислушивались то ли к тайному голосу лесному, то ли к стуку собственных сердец, а может быть, к собственным мыслям? Тем временем разгулялся день, уже и уха у Евдокии Руслановны вскипела, а они сидели на забытом трухлявом бревне под защитой густого навеса буковых ветвей, вели тихий, задушевный разговор.
— Ну что им здесь нужно? — расспрашивал Витрогон. — Что?
— Да уж известно что…
— Землю нашу взять? Души из нас вытрясти?
— Долго трясти придется. На нашу землю уже зарились…
— Лишь бы воевать… Звериная природа капитала…
— Юлий Цезарь правильно говорит: сколько свет стоит — войны и войны…
— Ну, а было же время на земле, когда, может быть, и не воевали… — Кобозев какую-то минутку раздумывал, взвешивал. — Хотя вряд ли. Вот таких, может быть, и не было, а мелкие были. То за охотничьи угодья, то за пастбища…
— За баб еще бились крепко. В музее такую картину видел: она стоит, ждет, а они, бородатые, сцепились, норовят друг другу голову проломить…
— Ну, за женщин, бывает, что и сейчас, но это уже не война. Это обычное хулиганство по статье…
— Ну-ка цыц…
Витрогон сразу же из мечтательного философа превратился в бородатого разведчика, который вынюхивал врага, насторожил уши, широко раскрыл глаза.