— Что там?
— Да цыц же!
Настороженно прислушивались. Витрогон прижался ухом к земле.
— Гудит! — сообщил он.
Теперь уже и Кобозев слышал: работал мотор, глухо, отдаленно, но работал.
— Может, самолет?
— Посмотри в небо.
Плыли не высоко и не низко облака, несущие дождь. В самом деле, погода нелетная, по…
— Может быть, где-то за облаками?..
— Черт их знает… Но гудит же!
— Может, Качуренко раздобыл машину?
— Где же он ее возьмет?
— Разве что у военных выцыганил. Бывает…
— Или же сломанную какую бросили, а Лысак — он мастер…
— Ну, Лысак… Золотые у парня руки…
— Вот, скажи, беспризорный, по сути, босяк, а если он человек, то свое покажет…
— Качуренко и не таких выводил в люди…
Мотор мощно взревел, видимо преодолевая неожиданную преграду, и разведчики невольно вскочили на ноги. Совсем близко буксовала машина, кажется, за ближайшим поворотом.
— А я что говорил? — смеялся глазами Витрогон. — Качуренко не растеряется.
Кобозев ничего не ответил, насупил брови, прислушался:
— Не нравится мне этот мотор… Не по-нашему урчит…
Витрогон прислушался и тоже забеспокоился: в самом деле, чужим голосом ревет мотор. В наших полуторках он поет, военные тягачи — те просто убаюкивают тебя, а это такое, черт его знает что, гу-гу-гу… То взревет, то смолкнет, то взревет…
Разведчики встревоженно переглянулись, не сговариваясь, пригнувшись, маскируясь в густом орешнике, направились на загадочный рев.
Чужая машина, приземистая, похожая на гигантскую черепаху, выезжала из-за холма, взвизгивала тормозами, урчала мотором, за ней шла другая. Разведчики, еще ни разу не видев этих уродов, сразу определили: немцы!
Поползли по-пластунски, отступили в глубь леса, замаскировались за стволами деревьев. Если дикая коза не сразу их заметила, не заметят и эти…
За ревом моторов не слышно громкого биения собственных сердец…
Не докатившись до неподвижной полуторки, зеленая машина-великан остановилась, приглушила мотор. К передней машине приближалась еще одна, а там и третья подавала голос.
Из кузова высыпали солдаты, побежали к беспомощной полуторке. Среди их одинаковых зеленых фигур болталась одна невыразительная — в штатском. Послышался смех, чужой незнакомый говор, выкрики. Полуторка хоть и была малогабаритным транспортом, но все равно преградила дорогу, мешала движению. Не поддалась солдатским рукам, а может, грязь держала ее крепко. Отошли зеленые фигуры от мертвой полуторки, разговаривая о чем-то своем, встали в стороне. К первой машине подкатили еще два автофургона. Первый медленно набирал ход, затем разогнался и разъяренным быком ткнул полуторку. Та повалилась набок, перевернулась…
Солдаты снова весело заговорили, высовывали головы из-под брезентового навеса. Кобозев уже брал на мушку кого-то из них, но выстрелить не решился. Может быть, потому, что Витрогон неодобрительно покачал головой.
Машины объехали полуторку, на ходу сыпанули по ней из автоматов, бросили гранату, и машина запылала, выбросила в хмурое небо шлейф черного дыма.
Машины поползли в глубь леса, а разведчики, спотыкаясь, запыхавшись, бежали к лесной сторожке. Только тогда, когда у обоих уже совсем не хватило дыхания, на минуту остановились, и Кобозев отрывисто, с волнением спросил:
— Ты ничего особенного, Савва, не заметил?
— Все то же, что и ты. А что?
— Да так… Показалось мне, будто один…
— Бегал какой-то… Но…
— Что-то он… не понравился мне…
— Чем же он должен был понравиться?
— На Лысака смахивает вроде бы или, может быть, померещилось…
— Ты скажешь!.. Такое расстояние… И потом… они и Лысак…
— Ну, конечно… Расстояние… в лесу…
Когда они вернулись к лесной сторожке, прежде всего увидели кипящий казан. В нем уже сварилась партизанская уха. Сами же партизаны, усиленные добровольцами Гаврилом и Приськой, занимали круговую оборону вблизи сторожки, сразу же за огородом.
Разведчики не успели и слова сказать в ответ на молчаливый вопрос комиссара, как в лесных чащах вспыхнула перестрелка. В осеннем лесу отдавался эхом перестук пулеметов, трещали автоматы, раздавались глухие взрывы гранат.
— Возле наших баз, — высказал предположение Витрогон.
— А что, если там Качуренко? — округлил глаза Зорик.
Ему никто не ответил. Все молча вслушивались в эту ужасную увертюру.
XI