— Человека, — продолжал Сергей, сняв очки, — тоже губит первая трещина… Удается ее заделать — благо, не удается — жди беды…
Он стоял к Садрыю так близко, что разглядел, как у того капли пота с лица струйками стекают вниз по шее.
— Так. Теперь иди в гурт молодняка. И гони за перевал. До осени сдавать не будем. Без моего согласия — гурт никуда, понял?
— Понял… — сказал Садрый, закинул рюкзак и плащ за спину и двинулся в путь.
— Ну, счастливо! — сказал ему Сергей вслед.
Садрый повернулся. Глянул на зоотехника… И впервые за три месяца знакомства с ним он увидел человека, резко несхожего с тем, который прибыл в совхоз весной. Тот был узкоплечий, очкастый, какой-то беспомощный, и Садрый прятал снисходительную улыбку при встречах с ним. Этот был и шире в плечах, и тверже. И терпеливее. И теперь скорее он, Садрый, виделся самому себе беспомощным и нуждающимся в защите…
— Счастливо… — промолвил Садрый растерянно. Потом откашлялся и пошел в сторону от дороги, по которой погнали гурт, на перевал.
Садрый еще долго был виден шагающим по тропе, потом скрылся в лощине.
Сергей прислонился к ограде, глядя на дорогу. Солнце уже утратило свой беспощадный металлический блеск. Линия горизонта, дальних далей обозначилась теперь ясно и отчетливо. Сергей ждал Магсюма, которого утром отправил на коне в центральную усадьбу за почтой. Его все не было.
«Придется заночевать здесь, — подумал Сергей, — а завтра надо начать объезд совхоза». Объехать совхоз — это значило проделать верхом не одну сотню верст.
Наконец-то ожил легкий степной ветерок. Сергей взглянул на остывающее небо. В дымчатой синеве кружил ворон.
У Сергея уже не было досуга предаваться долгим раздумьям, как прежде. Но при каждой передышке, которая выпадала ему, он с обостренным чувством всматривался во все окружающее и в любой вещи, на которой задерживался его взгляд, хотел увидеть то таинственное, главное, что как бы ожидало своего первооткрывателя.
Ворон кружил медленно, не снижаясь. А потом камнем падал вниз и, будто ударившись о землю, взмывал ввысь и ложился на крылья, испуская звенящие клики, хмельной от простора и одиночества…
«Вот птица, — подумал Сергей, — о которой создалось самое превратное мнение… никогда не знавшая славы орла, чуждая ястребиному тщеславию… Но в отличие от этих хваленых птиц с таким завидным спокойствием встречающая и переносящая все превратности жизни… Может быть, в том и есть настоящая гордость».
Сергей радовался сейчас тому, что все, что он видит и слышит, не скользит мимо него, а проходит сквозь него, рождая в нем ощущение родной стихии, вне которой человеку трудно, почти невозможно раскрыться в полную меру сил.
И ему вспомнилось последнее письмо матери. Она болезненно тревожилась, боялась за каждый его шаг. Она еще писала, что соседи жалеют его; вот, дескать человек: окончил вуз, получил высшее образование — и поехал в глушь, в деревню, в степь, в полудикие места.
Сергей старался рассеять ее тревоги: здесь он доволен, счастлив как говорится. Почему? Да потому, что работать в Москве — семь часов ежедневно сидеть в каменной коробке, что-то писать, считать, чертить — нудная жизнь. Работать здесь — значит носиться верхом, организовывать людей, управлять жизнью совхоза. Это трудно. Но лучше трудно, чем нудно.
Он не обманывал ни себя, ни мать. А если он действительно жалел о чем-то, то лишь о том, что отсюда не может пройти на Лиственную аллею. На Тверской бульвар… В воспоминании о Тоне было что-то мучительное, горькое.
Сергей оттолкнулся от ограды… и тут, шагах в десяти от себя, увидел Ягду. Она стояла и веточкой обмахивала лицо. Сергей на миг оторопел от неожиданности.
— Ягда, — проговорил он, — кажется, ты из тех, которые приходят незаметно…
— А ты из тех, кто прячется, — улыбнулась она. — Как поживаешь?
— Очень хорошо. И мясо выращиваем, и масло выделываем, и кумыс пьем. Здорово, в общем… Вот еще один гурт отправил. Заметь: специально для Москвы. Пусть видят, чем мы тут занимаемся.
Ягда засмеялась:
— И пусть едят на здоровье.
Сняв кепчонку, Сергей провел пятерней по волосам.
— Притомилась?
— Маленько притомилась, — призналась Ягда. — А вообще в степи не чувствуется усталости.
— Истинная правда. Раньше я задыхался, а здесь — хоть бы что!.. Пойдем по ягоды?
— Когда-нибудь… Знаешь, я к тебе по делу.
— А я-то думал… Ладно, давай дело.
— Дом под больницу не строится.
— У меня тоже коровник не строится.