— Нет у меня рабочих.
— У меня тоже нет. Откуда их взять…
Ягда молча кивнула в знак согласия.
— Много у меня людей болеет, — будто про себя, сказала она после короткого молчания. — С детства не могу переносить смерть человека… Когда я не могу спасти больного, удержать его, я сама вместе с ним умираю. Никого не вижу, ничего не хочу…
Она стояла потерянная и притихшая. И горестно-нежное чувство колыхнулось в сердце у Сергея. Он тихонько положил руку ей на плечо.
— Сниму завтра с ферм по человеку, с подводами.
Ягда улыбнулась. Они вместе сели на припеке.
— А как стихи, пишутся? — спросила Ягда.
— Пишутся.
— Хорошие?
— Не знаю, но Гнедому моему нравятся, — отшутился Сергей. — Вчера даже прослезился.
— Может, и мне прочтешь?
— Я прочел бы самые лучшие стихи, Ягда. Тебе первой, — сказал Сергей. — Но самые лучшие еще не написаны.
Степь порыжела. Солнечные дали запорошились золотой пыльцой. Пруд засверкал зеркальной гладью. Потянуло запахами истомившихся без дождя трав.
В долине приглушенно и робко зазвучала песня. Потом метнулась ввысь. Развернулась вширь. Самого певца не было видно, и казалось, что поет сама степь… Песня проникала в душу, и утешала, и в чем-то убеждала, и будто что-то подсказывала.
Сергей, молча прослушав до конца спросил:
— О чем эта песня?
Ягда задумалась.
— Песня говорит, — сказала она затем, — что люди — одни как облака, другие как земля… Облака блещут на солнце, увлекают, но они быстро тают. А земля, которую мы часто не замечаем, каждый раз приносит нам обновление. И постоянна в доброте, в правде. Так говорит песня…
— Удивительно… — вслух размышлял Сергей — Я только теперь начинаю понимать, отчего башкирские песни протяжны и все на полутонах. Они рождаются в степи. А степь даже в солнечный день таит какую-то невыразимую светлую грусть. Она берет за сердце.
Ягда отозвалась:
— Когда-то было: отец забирает меня с собой на охоту. Вечером, на привале, запоет эту песню, потом схватит ружье и палит в небо дуплетом. И говорит мне: береги сердце, сердце береги, все беды наши от нетерпения сердца…
Над головой заливался невидимый жаворонок.
— Ягда, ты любишь кого?
— Угу, — кивнула она.
— Скучно, — сказал Сергей, — когда в сердце нет жильцов. Нет, не скучно, а, пожалуй, страшно. Мне сейчас любовь кажется такой далекой…
— А он любит другую…
Сергей проговорил:
— Выходит, у нас с тобой одна судьба…
И ему вспомнилось, как после того первого посещения им Тони в больнице с пылающей головой он брел домой. Сквозь ветви деревьев, согнувшихся от тяжести снега, просвечивало скудное солнышко. Сергей тогда вдруг вспомнил про Ягду. «Ведь она уезжает, — спохватился он. — Мало ли что она сказала: не надо провожать. Неизвестно, с каким чувством уезжает…» Недолго думая, он вскочил в трамвай и прямым ходом поехал на Казанский вокзал.
На пути стоял челябинский поезд. Только что объявили посадку. Спешили носильщики. Появились первые пассажиры. Сергей ожидал возле хвостового вагона…
Увидев Сергея, Ягда на миг остановилась. Расширенными глазами посмотрела на него и улыбнулась.
— Это Сережа, — сказала она двум провожавшим ее девушкам, взяла его за руку и не отпускала, пока не дошли до ее вагона. Она словно уезжала не навсегда, а просто за город на воскресенье.
Когда поезд тронулся, Ягда махала рукой и все кричала:
— До свидания!.. До свида-а-ния-а-а!..
Спустя несколько дней выпускникам мясомолочного института бросили призыв: «Даешь штурмовой! Учебу — досрочно!»
Страна штурмовала высоты пятилеток.