И Магсюм снова радостно улыбался, извлекая из телеги всякие вьюшки и задвижки.
Но и Магсюм не хотел оставаться в долгу перед Сергеем. Он по одному взгляду Сергея угадывал его настроение, всегда показывал, что он способен не уставать, знал, кому что говорить при Сергее и о чем умалчивать.
— А больше… ничего? — спросил Сергей, когда Магсюм вывалил газеты. Он ждал письма от Тони.
— Больше ничего, — ответил Магсюм, быстро поднялся на ноги и увел коня в тень.
Сергей и Ягда уткнулись в газеты.
Из газет Сергей раньше всего брал в руки «Комсомольскую правду». Минута, другая, и с ее страниц начинала вставать жизнь большой страны с ее удалью и размахом, радостью и слезами, запахами степей и гулом строек. И все это теперь было видимо, слышимо, осязаемо…
Около Сергея и Ягды, подъехав неслышно, остановился верховой. На белогривой золотистой лошади сидел Камал, красивый, статного сложения и знающий себе цену парень.
— Ты меня вызывал? — спросил он.
Сергей перевернул газету.
— Сначала поздороваться бы надо.
— Здравствуй… те.
— Амбары ни к черту не годятся, — сказал Сергеи, снимая очки. — Свой дом, товарищ завхоз, тесом кроешь, а совхозное хочешь — небом? До уборки не справишься — в твой дом фураж ссыпать буду.
Камал сидел, тихо перебирая гриву лошади.
— Договоримся так: к воскресенью чтоб крыши были отремонтированы. Так и записываю… Все.
— Учтем.
Сергей подумал, что ночевать в лагере не придется: перед объездом совхоза хоть ненадолго нужно заглянуть домой. Он поднялся и пошел в хибару.
Вдруг он услышал разговор за времянкой.
— …сваху собираешься прислать?
Сергей узнал голос Ягды.
— Да вот… думал, дом поставлю, уж потом…
Это Камал.
— А что со мной не посоветуешься? Я ведь свах не признаю.
— Мы же с тобой с девяти лет обручены. Помнишь, как друг другу уши укусили? Мать так и говорит: моя сноха.
Потом после некоторого молчания снова Ягда:
— Но у меня есть три условия.
— Хоть сто.
— Первое: быть человеком.
— Пойдет.
— Второе: быть поэтом. Хорошие стихи писать.
— Не приходилось… Ладно, попробую.
— Третье: достроишь дом — сдашь под больницу.
— Ты что… спятила?
— Значит, быть человеком и поэтом легче, чем дом отдать? Пока.
Шаги замерли в стороне. Медленный топот лошади тоже затих вдали.
Когда Сергей вышел из хибары, Ягда сидела внизу у родника, опустив глаза. Он направился было к ней, но внезапно перед ним вырос Магсюм и сунул ему письмо:
— Получай. Из-за него скакал.
Сергей раскрыл конверт и застыл у порога.
Месяц тому назад он получил от Тони письмо. Оно было короткое, недосказанное. Но между строк он уловил, что живется ей нелегко. Она наверстывала упущенное, чтобы окончить курс вместе с группой. Сергей тогда, получив зарплату, половину отослал ей.
Это было второе письмо. Вскрыв конверт, он увидел фотографию.
«Зачем… почему она прислала ее?» — думал он вглядываясь в знакомое и родное лицо, в котором было что-то недоступное и обещающее в одно и то же время.
Из всего написанного ею он понял только одно: в конце июля она сдает последние экзамены и после этого могла бы приехать к нему, в совхоз.
Сергей стоял, чувствуя, как в нем все приходит в движение, в душе его будто поднимался ветер.
Он посмотрел на запад, туда, где, по его определению, должна была быть Москва.
На горизонте разрастались опаловые по краям, беломраморные тучи. Они шли в зенит, раскрывая глуби неба.
Сергей глядел на них, и ему казалось, что еще немного, еще неделя-две — и перевернется вся его жизнь.
IV
Потом ему в голову стали приходить вопросы. В письме Тони трудно было увидеть что-либо определенное. Какие чувства стоят за ее письмом? Что в ней изменилось? Может, вправду она теперь больше нуждается в нем?..
Но спустя три недели, когда, получив телеграмму, он выехал на станцию встречать ее, им овладело одно-единственное чувство — возрастающее возбуждение от предстоящей встречи.
А сойдя перед вокзалом с двуколки, с букетом полевых цветов в руке, Сергей выбежал на перрон и вскоре увидел Тоню, выходящую из вагона, и он поразился — перед ним стояла совсем не та Тоня, которую он знал, а какая-то новая: каштановые волосы гладко причесаны и связаны в тугой узел на затылке; плавные и мягкие движения; на матово-белом лице одни глаза, большие и серые, — и вот они улыбнулись, точь-в-точь, как это ему грезилось. И светлели, будто дивясь чему-то и решаясь на что-то…