Подойдя к калитке, Сергей на миг остановился. В последние дни, возвращаясь домой, он думал: вот войдет, и все будет как прежде. Прежде, когда он верил ее глазам.
Плащ он повесил в передней, а когда открыл дверь, Тоня сидела на кровати. Он поставил у порога новые сапоги.
— Тебе купил. Должны подойти… Дожди начинаются.
Она кивнула на стол:
— Там тебе повестку принесли, — и пошла разжигать примус.
В повестке говорилось, что Чекмареву С. И. необходимо явиться в райвоенкомат на медицинскую комиссию для определения в войсковую часть.
Тоня вернулась и, скрестив руки, прислонилась к печке. Сергей торопливо отложил бумагу:
— Все это пустяки… Сегодня… последнее зерно отняли. Что теперь будет… А скота по Башкирии все меньше и меньше.
— Скажи, пожалуйста, — спросила она, — почему ты для работы выбрал Башкирию? О чем ты здесь писать собираешься?
Сергей поднял голову. Его удивил неожиданный вопрос.
— Писать?.. А зачем писать? — Он вздохнул. — Надо жить, жить…
— Жизнь в каждом из нас, — ответила она. — И каждый хочет, чтобы ему было как можно лучше.
— Может, и так… — сказал он и подумал: «Жизнь для себя сушит мозг».
— Ты спрашиваешь, почему я выбрал Башкирию?.. — вспомнил он ее вопрос. — По-моему, Толстой сказал: земля башкир похожа на землю Геродота — она пустынна, не обжита… Теперь она пробуждается, как от резкого толчка… Меня интересовали эти переходы из одного состояния в другое, оттенки смежных состояний, чувств. Поэтому выбор Башкирии можно считать не случайным.
— Только что-то не видно этого резкого перехода, — отрезала Тоня холодно.
— Ну, это видно тогда, когда что-то делаешь сам, — сказал Сергей, поднял голову и на резко обозначившемся лице Тони увидел такую безысходную тоску, что опять встревожился: «Что произошло?.. Что у нее на душе?» Но она ничего не высказывала. И он не расспрашивал. Он стыдился этого.
«Неужели наше сближение было только случайностью? — думал он. — А как же тогда ее слова: «А ты меня не разлюбишь»?»
— Тоня, напиши письмо матери, — сказал он, — пусть приезжает. И маленького привезет.
Она молчала.
— То, что было хорошего, светлого между нами, — сказал он наконец, — то, что я считал своим счастьем, не забудется. Но давай, Тоня, откровенно… Я выдержу.
— Я съезжу домой, — тихо прошептала она.
— За сыном?
Она вытирала слезы.
— Скажи мне: почему ты плачешь? Ну почему ты плачешь?..
Она плакала весь вечер. Это сбило его окончательно с толку. Он не мог ни подойти к ней, ни успокоить ее.
Потом она уснула. А он долго не мог заснуть.
Ночь стала пустой и огромной. Мысли у него ворочались, как в тине. Он спрашивал себя: к чему он может прийти, если у него не хватит сил бороться со своим чувством. Но ответа не находил.
А в душу стучались слова; стучались и вязались в строки.
Ему захотелось поговорить с Ягдой. И она словно встала рядом с ним. «Что происходит? Что?..» — спрашивал он. «Не знаю», — отвечала она. «Что-то встало между нами… Не любит она меня, вот что», — сказал он. «Она создана для любви. Но все, что могла, она уже отдала… Либо стань сильнее ее, либо…» — «Никому так не хотел счастья, как ей… И никогда не чувствовал себя так мучительно не на месте, как сейчас». — «А может, ты любишь свою мечту? И боишься расстаться с ней?»
И тут в нем что-то дрогнуло, и он открыл глаза. Оттого ли, что ветер пронесся над крышей или сердце его было чутким и не уставшим, но только внутри вдруг что-то дрогнуло. «Чего я хочу? — спросил он себя. — Ощутить достоверность ее чувств, ее любви ко мне? И, лишь ощутив, поверить в их истинность? Но это же характер скептика… Если я ограничиваю себя чувством и хочу только любить, умею ли я любить?.. А что она тоскует, плачет… А может, это потому, что в ней умирает прошлое, и она с чем-то в себе прощается? И не должен ли я понять ее, любить ее, а не только свои чувства к ней?..» И вскоре он поймал себя на том, что в душевной боли расслабил волю, утерял ясность, без которых остаются лишь попытки и неуверенность в себе. А с ними человеку очень трудно жить.
И у горла затрепетали строки: