Наступало утро. Я выполз из ямы. Разбинтовал ногу и ужаснулся: она была вся черная. Казалось, не выдержу малейшего прикосновения.
Я достал чудом уцелевший компас. Разбил стекло, взял острую половину… и одним махом провел по ноге сверху вниз. И потерял сознание. Придя в себя, начал выскабливать, выскребать весь гной. Насухо вытерев ногу, кое-как обернул ее тряпками и влез в нору.
Когда появился Ткач, он показался мне привидением. И только услышав его голос, поверил, что это он.
— Ох, умрешь, пан капитан… Умрешь. Что же мне с тобой делать?.. — вздохнул Ткач.
Я не отвечал, голос у меня заглох, только смотрел на небольшой каравай хлеба. Взял его нежно, с любовью… Хлеб! Вот в чем разлит дух человека…
— Ты пять дней голодал, довольно, сразу нельзя! — вырвал Ткач краюху.
Промывая мне ногу марганцовкой, он тревожно оглядывался и рассказывал, что кругом свирепствуют немцы, рыщут с собаками; каждый день наведываются к нему, пытают про меня, подозревают его, потому он и не мог прийти. Я понимал его. Он обещал разыскать ребят.
Я разрезал весь кусок сала на тонкие пластинки и облепил ими, по нашему обычаю, ногу и перевязал ее чистыми бинтами. Ткач снова замаскировал яму, сказал, чтобы не выходил, пока он не придет.
На другой день я очнулся, задыхаясь. Сунул палец в щель — снег! Нога тупо ныла. Я ощупью перебинтовал ее. Снег валил весь день и ночь. А к утру прояснилось, подморозило. Ночи теперь были светлые и звонкие от луны и снега.
А у меня начинался жар. Ночами я все время куда-то проваливался, днем кто-то коленом давил мне грудь. Я бредил. Все время ел снег. Временами от мысли, что я лежу в могиле, сердце обморочно холодело. «Сколько дней это продолжается? Кто мне скажет?» А Ткач не приходил. «Вызволи меня отсюда, брат, вызволи. Тка-а-а-ач!» — кричал я. Но моего голоса, видно, и в двадцати шагах не было слышно.
И вдруг мне сделалось совсем спокойно. Жар утих. Медленно разливался белый свет. Я только вяло жевал траву и чувствовал, как на шее, в волосах шевелятся, кусаются вши и как по лицу ударяют капли: «Дождь…»
Тишина обступила меня со всех сторон.
Между явью и сном вдруг мне почудилось, что у меня не стало желудка. Положил руку на живот. Ничего не было. Через какое-то время обнаружил, что нет головы. «Где голова?.. Мама!» — Я вздрогнул от своего голоса и понял, что это конец. «Надо выйти». Жизнь жалась к сердцу. И я с трудом выполз из ямы. Пошел. Работая локтями… Вдоль чащи… По бугру… От дерева к дереву… От мрака к мраку: то трезвел я от озноба, то терял сознание…
Двадцать один день пролежал он в этой яме. Раненый, с воспалением легких, со смертью дых в дых.
Его нашел Ткач у опушки леса, в сорока шагах от своего дома. Он лежал, положив голову на вытянутую руку.
Мне нелегко было поверить в то, что он перенес и как он остался жив.
Рассказывает Ян Мелик:
— Мы искали Мурзина. Уже думали: утонул. Двадцать пять дней уже прошло, как случилась беда. Если бы его поймали немцы, слух бы дошел сразу. Но вот — новая весть! Мы с Арзамазцевым прибежали в штаб, к Степанову: «Командир, пошли нас!» У него сидел лесник и плакал.
Мы взяли с собой по пять дисков к автоматам, лекарства, дали Ткачу пистолет и отправились.
Сорок километров шли целый день, обходили немецкие дозоры. До дома Ткача дошли к вечеру. С ходу ворвались в сарай. Вытащили из погреба Мурзина. И у меня по спине побежали мурашки: перед нами лежал высохший, сморщенный старик. Костя опустился на колени и зарыдал. Я приподнял Мурзину голову, и мне стало не по себе: лицо его было почерневшим, глаза безумными. Я подумал: он сошел с ума.
— Капитан, ты узнаешь нас? — спросил я его.
— Ян… Мелик… Костя… — едва слышно ответил он, вцепился в мою руку и прошептал: — Ян… нелегко быть человеком…
Я было тихо засмеялся, но потом подумал: «Ему надо верить. Он это пережил».
Можно ли было корить Ткача, что он невольно оставил Мурзина на погибель? Нелегкая роль выпала старику. Навестив Мурзина второй раз, он вернулся домой и застал у себя карателей. Две недели держали они его и Кржановского под охраной, измучили допросом. Что-то учуяли, но не могли дознаться.
Примерно в полночь мы подошли к железнодорожной линии. Днем мы ее обходили кружным путем, а теперь решили дорогу сократить. Опустили носилки, присмотрелись, прислушались. Тьма и тишина. Здесь днем и ночью проходили войска. А поезда часто взлетали на воздух. Мы стояли на вершине подъема, составы всегда вползали сюда с трудом. Думалось, немцев здесь нет. Мы полезли к насыпи, и тут в небо взлетели ракеты. Вспыхнули прожекторы. На секунду я почувствовал под ногами шпалы, рельсы, и мы уже оказались за насыпью, в кустарниках. Сзади ударил пулемет. Длинные лучи прожекторов ощупывали полотно. Мы бежали лесом. Вслепую. То и дело налетали на деревья. В темноту, в темноту! Выскочили на прогалину, побежали по пашне. Земля липла к сапогам. Я весь взмок. Красный туман застилал глаза, гудело в голове. В изнеможении упали в лесу. Лицо у меня горело как огонь.