Лейтенант их нашел себе товарищей и пропадал в чужом купе, и они всю дорогу так и ехали втроем. Наталья нервничала, часто покрикивала на ребят. А ребята ничего не могли поделать, хоть и старались не сердить ее. Они то громко хохотали, то затевали возню, а один раз и всерьез наградили друг друга подзатыльниками. Ох, скорее бы приехать!
И вторую, последнюю ночь каждый из них не раз просыпался, боясь проспать, и, просыпаясь, будил других, потом снова все засыпали и опять просыпались, так что казалось, долгой бессонной ночи не будет конца.
Но утро все-таки наступило. А когда без всякого интереса и удовольствия напились чаю, поезд наконец стал подъезжать к Мурманску.
Ребята вышли в коридор и влипли в окно. Рядом с ними стоял лейтенант. Он то и дело вытирал лоб большим белым платком, и на лице его то появлялась улыбка, то непонятно почему он хмурился.
Поезд замедлил ход и подползал к городу так медленно, что можно было успеть рассмотреть его.
Дома здесь расположились на сопках один над другим. И так как еще не совсем рассвело и во многих окнах горело электричество, то невысокие дома казались гигантскими небоскребами.
На другой стороне, если смотреть в окно купе, виден был залив. Там стояли корабли. Трубы у них дымились, словно это тоже были дома, только морские. А на одном корабле ребята даже разглядели повешенное на веревках белье — полосатые рубахи, полотенца, трусы…
Для Митьки все это было так непривычно, диковинно, что он пришел в лихорадочное возбуждение и то и дело перебегал из купе в коридор, тормошил Вовку и не замечал, что мать сидит белее снега, покусывая ставшие синими губы.
Лейтенант зашел взять вещи и увидел ее.
— Ребята! — испуганно позвал он. И только тогда Митька увидел мать. Ему показалось, что мать сейчас упадет, что произойдет что-то ужасное, и он пронзительно, словно сзывая на помощь, закричал.
Забегали люди, запахло в купе мятой, и мать наконец улыбнулась бескровными губами:
— Ничего. Просто сомлела немного, новая жизнь испугала.
Дядя Никифор казался спокойным, но голос его вздрагивал, когда он командовал кому что брать, куда идти.
Вышли на площадь перед вокзалом, где стояла густая очередь на такси, но кто-то из вагона узнал мать, и их пропустили вперед.
— Улица Нагорная, — сказал Никифор водителю, и машина тронулась.
XI
Мурманск поражал широкими, открытыми всем ветрам улицами. А ветры в городе были часты. И если они дули с моря, от порта, то в городе остро пахло соленой рыбой и рогожей, как пахнет в очереди за воблой. Если же дуло с сопок, то нагоняло комаров и мошек, и город заманчиво пахнул ягодой морошкой.
— «Зов тундры», — назвал однажды этот запах Вовка.
— Почему?
— Мама так говорила. Никогда не помнил, а вот запахло — и вспомнил. Она у меня саами была.
— Это что такое? — не понял Митька.
— Народность такая. Не слыхал, что ли? Их еще раньше лопарями звали.
— Не слыхал.
— Здесь даже станция такая есть — Лопарская. А мама хоть и в городе жила, а все по тундре скучала. Меня все обещала в стойбище свозить… — глаза Вовки тоскливо побежали в сторону.
Митька ничего не сказал. Что тут скажешь.
Здесь в Мурманске у Вовки нашлись старые друзья, и он как бы заново знакомился с ними, проводил с ними целые дни. Митька не обижался, не до того было: он до гуда в ногах ходил по городу и все не мог находиться.
Город вроде бы и не такой большой — Митька в первые же два дня обегал его, но…
— Город — это люди. Дома что — дома в разных городах могут быть разными, могут быть похожими, в одном из камня, в другом деревянные, в одном, как дворцы, в другом, как избы. Присмотришься к ним, привыкнешь… А вот люди — они живые, они бок о бок с тобой и сегодня, и завтра, и через год, и от них тебе хорошо или плохо в городе.
Вот выпорхнула из музыкального училища стайка девушек. Они всегда — заметил Митька — держатся особняком, смеются, что-то стрекочут и ведут себя так, как будто, кроме них, никого нет. Митьке нравились они — веселые, красивые.
То пройдет по улице группа ненаших моряков. И казалось странным, что вот ходят люди, вроде бы похожие на всех, а чувствуют и думают не так, как все. Это было видно по тому, как они вдруг все враз останавливались и рассматривали, а то и фотографировали какой-нибудь самый обыкновенный дом или старушку с кошелкой в руках. Или вдруг опять всей группой поворачивались за какой-нибудь девушкой и что-то, смеясь, кричали ей вслед на непонятном языке.