— Ну да, а он считает… Тонька тоже.
— Да чего меня спасать, — расстроилась Алла. — И все равно тебе нельзя было, у тебя насморк.
— Какой там насморк, — уныло сказал Генка. — Никакого насморка и нет.
— Так, значит, из-за меня поссорились?
— Из-за тебя.
Алка вскочила:
— Где Саша?
— Не знаю. Думаешь, он тебя послушает?
— Послушает — раз из-за меня. А не послушает, так я… так я… вот и буду сидеть в своем палисаднике и никуда не пойду.
Голос у нее задрожал, и Генке захотелось сказать ей что-нибудь очень-очень хорошее. Но что он мог сказать? Он только спросил:
— Красивое платьице сшила, неужели сама?
— Сама. Только это не платье — брючки.
Все-таки она подстерегла Сашку. Генка видел, как они разговаривали. После этого она, так и светясь вся, подбежала к Генкиному окошку:
— Пошли с нами цирк смотреть.
Какой цирк, Генка не спросил, он быстро выскочил из дома.
Оказывается, на пустыре выстраивался цирк шапито.
Скоро должны были приехать артисты из Таллина.
Генка ехал, шумно восхищался, как ловко пятеро рабочих сооружают каркас, какие громадные рулоны брезента привезли для покрытия этого каркаса.
Алла тоже ехала, заглядывала Саше в лицо и дергала за руку, чтобы он повернулся туда, куда показывает Генка. Вернулись домой, и тут их ждала новость.
— Алк! За тобой приходили! — крикнула Тоня.
— Кто? От бабушки?
— Ага.
Все знали, что Алла должна уехать на зиму в Харьков: ее мать ждала маленького, и дед с бабкой приглашали внучку к себе. Но весть свалилась неожиданно.
— Когда, Тонь, сегодня, да? — жалобно спросила Алла.
— По-моему, завтра едут.
И вдруг оказалось, что всем не хочется расставаться с этой маленькой тихой девочкой.
— Я тебя провожу, — сказал Саша.
— И я, — откликнулся Генка.
— С ночным уезжают, — заметила Тоня, поглядывая на Генку.
— Ну и что ж.
Провожали Аллу одни ребята. Полина Васильевна, мать Аллы, плохо себя чувствовала, и отец остался с ней дома.
Тусклые фонари неровно освещали платформу. Было многолюдно, и их все время толкали, задевали корзинами с фруктами, чемоданами.
— Саш, Ген, пишите мне, — просила Алла.
Она крепко держала их за руки, пока Тоня устраивала в вагоне ее вещички.
— Напишем. Ты тоже пиши, а мы обязательно напишем, — утешал ее Саша.
И Генка с благодарностью отметил это «напишем», объединяющее их.
Алла пожала всем руки и влезла в вагон. Она сразу же высунулась из окна. Ребята снизу смотрели на нее. Им видно было, как она изо всех сил удерживается, чтобы не заплакать.
— Скоро приедешь. Зима быстро пролетит, а там приедешь.
— Саш, — всхлипывая, спросила Алла, — а вы помирились с Генкой?
— Конечно, помирились. Завтра опять за мидиями пойдем. Пойдем ведь? — спросил он Генку.
— Пойдем, конечно, — заторопился Генка. — Знаешь, сколько наберем! А я камушки тебе буду собирать. Как попадется красивый, так и возьму. Матери твоей отдам.
— Камушки я с собой взяла, — печально отозвалась Алла. — Ты скажи маме, чтоб в синенькую коробочку складывала, а то потеряются.
Без сигналов поезд тронулся и медленно пошел вдоль платформы.
Алла наполовину высунулась из окна и двумя руками махала бегущим за поездом ребятам. Видно, ее кто-то тащил от окна, потому что она странно дергалась и все махала, махала…
Вот уже замелькал красный огонек последнего вагона.
— Пошли.
Они вышли из вокзала и по темным улицам молча зашагали домой. Когда поравнялись со знакомым подъездом, Генка отворил дверь и позвал:
— А-уу!
И подъезд невесело откликнулся: «У-у-у».
…Утром Генка с матерью пошли на рынок.
— Надо бы варенья абрикосового сварить.
Они подошли к грузовику, на котором сухая быстрая женщина продавала абрикосы.
— Мне килограммов восемь, — попросила мать.
Женщина взглянула на нее и тихо ахнула:
— Надя!
Мать подняла голову, стала всматриваться.
— Это же я… Дора.
— Не может быть, — прошептала мать. — Дора?
Женщина быстро спрыгнула с машины, потянула мать в сторону. Смеясь и плача, они обнимали друг друга, целовались.
— Как же ты? Откуда здесь? — утирая слезы, спросила мать.
— В совхозе работаю, в Копанях.
— А дети? Как Игорь, Олег, Зиночка?
Дора потемнела.
— Не знаешь? Нету детей. Мальчиков в Германию угнали, так и пропали, а Зиночка умерла.
— Я не знала, — растерянно сказала мать. — Я ничего не знала.
— Я писала, да письма вертались обратно.