В каждой утонченной вещи, какой бы драгоценной и прекрасной она ни была, есть вызов. Сломай меня. Все невесты Предка смотрят на жизнь как на хрупкий, чудесный дар, которым она и является. От альфы до омеги мы все братья, сестры, дети, рожденные единством, связанные единством. И все же... и все же... тех, кто принимает красное, учат слушать. Сломай меня.
Шип носила в каждой конечности каждый час своих тренировок, каждый день и каждый год был привязан к мышцам ее рук, написан на всей длине ее ног, вбит в твердость живота и бедер. Она знала пять дюжин способов убийства, знала с интимностью любовницы, и при использовании, возможно, сладострастие тоже играло свою роль — ибо что такое сладострастие, как не голод? А голод надо утолять.
Любое оружие требует применения. Сам клинок подстрекает к насилию. А те, кто принимает красных детей Сладкого Милосердия за что-то другое, кроме оружия, — самые глупые из своего вида.
Мелькают запястья, руки щелкают, как хлысты, и метательные звезды взлетают, одержимые своим собственным яростным вращением, привязанные к изогнутым параболам. Ни одна мать не давала своему ребенку столько указаний и не заставляла его кружиться по свету с такой заботой. Управляемые только силами, которые направляют истинные звезды по темным небесам, яркие отпрыски Шип прокладывают свой путь: детерминированные, знающие цели, верные и независимые, не требующие больше ее внимания.
Копья брошены в удивлении, стрелы выпущены в замешательстве. Она появляется среди них и исчезает, мимолетная мишень в черном и рваном красном. Копья летят высоко, бьют в столбы, находят плоть союзников, а не врага. Одна пеларти, с ледяной кровью и ястребиными глазами, заметив цель, стреляет в мелькающего врага. Стрела смотрит с плеча Шип, когда та поворачивается, черн-кожа становится жесткой, чтобы противостоять скорости снаряда. Временная жесткость ее брони затрудняет ответ Шип. Ее звезда разрывает кожу в уголке глаза лучницы, разрывает ухо и устремляется в грудь человека позади.
И, наконец, руки Шип пусты, патронташ безвольно повис, две дюжины пеларти владеют ее сталью, некоторые лежат распростертые, растоптанные своими сородичами, захлебываясь кровью; другие все еще стоят, сгорбившись из-за ран, борьба ушла из них, сменившись болью, печалью стали, слезами крови.
Она достает меч. Лезвие длинное, тонкое, с небольшим изгибом и достаточно жестокой кромкой, могущей прокусить сталь. Хотя он и шепчет из ножен, но почему-то достаточно громко, чтобы нарушить минутную тишину. Вот. Вот где бьется сердце Красной Сестры — на его кромке. Другой рукой она достает из-за пояса нож.
Пеларти окружают Шип с трех сторон, купая ее в свете своих факелов, переступая через своих мертвецов, их следы багровеют на известняке. Много и даже больше. Между колоннами мелькнула человеческая волна, десятки спешили к ней с флангов. Первые из них теперь медлят, следя за блеском ее клинка, за режущей кромкой, которую вырвал из темноты свет факелов.
Шип стоит свирепо и неподвижно, но она идет по Пути и с каждым шагом собирает в себе грубую и фундаментальную силу, которая разделяет и соединяет творение. Она неподвижна, но энергия, которая накапливается внутри, сотрясает ее, заставляя дрожать воздух и танцевать свет.
Пеларти наблюдают за ней — высокие и низкие, жилистые и сильные, носители топора и меча, копья и лука. Женщины с раскрашенными лицами, оскаленными губами, жаждущие насилия, с растрепанными или заплетенными в косы волосами, некоторые забрызганы кровью друзей. Мужчины с мрачными глазами, сжимают перед собой заостренное железо, скрежещут челюстями, мускулы подергиваются под цепями и кожами, ожидая момента.
Они ждут, что она побежит. Они знают, что она побежит. И она бежит. На них.
Есть радость в разрушении, и когда Шип поднимает голову, чтобы посмотреть на руины вокруг нее, среди алых капель ее пота появляется белая улыбка. Это не ее кровь, по крайней мере, не вся. Скорость хунска, абсолютное владение меч-искусством — священным знанием ордена сестер — и направленная сила Пути объединились в одной молодой женщине, чтобы совершить бойню, которую никогда не видели на Скале Веры. Она стоит, тяжело дыша, оба клинка багровые от кончика до рукояти, достаточно усталая, чтобы упасть, но около сотни наемников лежат мертвыми вокруг нее. Кое-где их груды.
Шип выпрямляется, рыча от боли в сломанных ребрах. Она порезана, щека вскрыта, колотая рана высоко на бедре. Ее скорость уменьшилась: Путь сбросил ее и лежит теперь вне пределов досягаемости, но ее враг познал ужас и не приблизится. Оставшиеся наблюдают за ней из-за колонн. Шакалы, преследующие раненого льва, слишком робкие для нападения, слишком голодные, чтобы бежать.