Как ни быстр был священник, Четыре-ноги двигался быстрее: он наклонился и укусил пальцы, сжимавшие запястье Маркуса. Священник с проклятием отпустил запястье, и Четыре-ноги принялся реветь так громко, что горничные подбежали к окнам верхнего этажа и уставились на него.
Гилджон, бормоча извинения, шагнул вперед, чтобы проверить руку, которую священник прижимал ко рту, но стражник отбросил его назад, ударив прямой рукой в грудь.
— Никогда раньше не видел, чтобы этот мул кого-нибудь кусал, ваша святость, клянусь правдой Предка! — Гилджон обхватил Маркуса за шею и поставил за собой. — В парне марджал, как вы и сказали, ваша святость. Дикий. Но эмфи может работать и на людях, если его правильно обучить. Такое влияние может стать золотом в вашем кармане.
— Это называется эмпатия, идиот, а не эмфи. — Священник опустил руки, одна вцепилась в другую, с красными пальцами. На губах у него тоже была кровь, а над кровью — недобрый взгляд. — И есть сотня с прикосновением, шепчущих зверям, на одного прайма, который может перевернуть разум человека. И десять праймов на каждого полн-кровку, который может делать так же... Но я возьму мальчика. И мула.
— А. Ну, парень стоит двадцать крон, ваша святость. Как сын для меня... так оно и есть. Но Четыре-ноги, он не продается. Вот уже двенадцать лет, как я живу со стариком.
— Ты возьмешь десять за мальчика и крону за мула. На Коричневой ярмарке ты получишь молодого за пенни. Мой садовник и его сын помогут тебе дотолкать туда твою повозку. — Охранник шагнул поближе к священнику.
Гилджон сглотнул, все еще держа Маркуса за спиной:
— Десять. Десять я могу взять у человека в сутане. Как знак моей преданности Предку. Но Четыре-ноги...
— Ты продашь мне этого мула, Гилджон, или больше никогда ничего не продашь в этом городе. Одно слово в ухо капитану Херстину — и стража не пропустит тебя даже за городские ворота. Так что хватит с меня этой глупости. Крона за злобного мула, которого через сезон отдадут на клей и собакам на мясо. — Священник махнул рукой своему слуге. — Заплати этому человеку.
— Не делай этого! — Маркус вырвался из рук Гилджона, подбежал к Четыре-ноги и обнял мула за голову. — Он хочет убить Четыре-ноги!
Взрослые не обратили на это никакого внимания. Слуга достал из-под бархата потертый кожаный мешочек и взял первую корону. Похититель детей неохотно протянул руку, его лицо исказилось от противоречивых эмоций.
— Не надо! — закричал Маркус, дикими глазами глядя на них. — Это была моя вина, а не Четыре-ноги!
Слуга положил крону на морщинистую и грязную ладонь Гилджона: серебряная монета, отполированная от времени, со следами тусклости в бороздках, создающих лицо императора. Он отсчитал остальные, каждая звякнула о другую. На десятой Гилджон прикрыл ладонь.
— Видите ли... Четыре-ноги — это семья...
— Животное укусило меня. — Священник поднял руку, липкие струйки крови потянулись вниз до самого запястья. — Прими свою монету, похититель детей. Или ты настолько богат, что готов пожертвовать своими средствами к существованию ради старого мула?
Слуга сунул последнюю монету в полуоткрытую ладонь Гилджона. Дождь, который так долго угрожал им, начал накрапывать.
— Привяжи зверя вон там. Используй прочную веревку. — Священник указал на колонны, поддерживающие крышу над его задней дверью.
Гилджон взял недоуздок Четыре-ноги в свои руки, не обращая внимания на крики Маркуса.
— Извини, парень, — пробормотал он. Четыре-ноги позволил себя вести, но заржал от огорчения, вращая темным, влажным глазом в сторону Гессы. Она крепко обхватила себя руками, не желая ничего видеть, но и не в силах отвести взгляд.
Гилджон оставил Четыре-ноги привязанным к ближайшему столбу толстым буксирным тросом, с помощью которого повозка — а иногда и другие путешественники — выбирались из глубокой грязи. Он вернулся к повозке, выглядя еще более бедным человеком, несмотря на дополнительное серебро в кармане.
Садовник и его сын подошли к воротам, чтобы выкатить тележку, но священник, похоже, не собирался ждать:
— Знаешь, Гилджон, как сломать человека? Конечно же, знаешь — Скифроул сломал тебя некоторое время назад, не так ли?
Гилджон ничего не сказал, только наклонился, чтобы толкнуть повозку, но прежде чем его плечо уперлось в ее край, он протянул руку и коснулся пустой глазницы левого глаза.
Дождь шумел вокруг них, капая с носа Гессы, стекая по прутьям клетки.