– Я не знаю… может быть… Мои родители много путешествуют по Европе, да и по всему миру. Я видела всего-то две или три фотографии, но там даже пейзажей не было…
Большой дом… несколько деревьев… вот и все. Она глубоко и безнадежно вздохнула:
– Это может быть где угодно, в Германии или в Португалии. – При этих словах из глубин памяти всплыла фотография дома в Алгарве, последний снимок, присланный отцом.
Анита молчала. Медленно встала, положила блокнот в широкий нагрудный карман куртки.
– Я заведу дело по факту исчезновения мадемуазель Чатарджампы. Это единственная серьезная зацепка, которая у нас есть. Ты должна оставаться здесь, большего я пока не могу сделать.
Алиса вымученно улыбнулась. Она понимала. Анита и так много для нее сделала. Сама виновата. Она была слишком наивной. Наивной и нетерпеливой. У нее было мало доказательств. Правосудие бессильно. Она допустила серьезную ошибку.
Груз этой ошибки давил ей на плечи, пока Анита Ван Дайк спускалась по лестнице встречать ночную смену. Алиса видела, как Анита села в машину и уехала. Она услышала, как полицейские на кухне открывают пиво.
Девочка закрыла дверь и села на кровать.
Наступила ночь. Луна отбрасывала мертвенный свет на белые стены комнаты. Алиса села к окну и стала смотреть на звезды и на мерцающие огни города, расположенного в нескольких километрах от их дома.
Собравшиеся над морем облака принесли с собой мелкий дождик. На севере город закрывала пелена дождя, превращая его огни в мерцающий океан.
Да. Ужасная ошибка. Других быть не должно.
Ни одной.
На следующий день Алиса закончила читать книгу за пять минут до прихода инспектора. В этот вечер она задержалась и появилась вместе с ночной сменой.
При первом же взгляде на Аниту Алиса поняла: у них новые осложнения.
– Сегодня днем события начали развиваться стремительно, – задыхаясь, проговорила Анита.
Алиса молча съежилась в ожидании надвигающейся катастрофы.
Анита встала у окна, глядя на город.
– Адвокаты твоей матери обратились в Министерство юстиции. Они собираются предъявить иск газете, опубликовавшей небольшую заметку об этом деле, где о твоих родителях говорится как о возможных серийных убийцах. Они возбудят дело против государства по ряду статей, мотивируя это тем, что мы начали проверять твои показания. Они подозревают нас в том, что мы организовали утечку информации и таким образом нарушили тайну следствия… Это более чем серьезно. По утверждениям адвокатов, твои родители не знают, откуда взялась эта кассета. Они подтверждают, что перевезли все вещи из дома в Амстердаме в другой, чтобы сделать тебе сюрприз. О твоем исчезновении они сообщили в районный комиссариат десятого апреля, во второй половине дня… по телефону. Они утверждают, что в подвальной комнате действительно хранились кассеты с порнографическими фильмами, но их использовали для производства собственных картин…
Анита замолчала. Алиса сидела, широко раскрыв глаза и не веря своим ушам. Господи, что же будет дальше?
Инспектор вздохнула:
– С другой стороны… Она колебалась.
Алиса заерзала на кровати, горло перехватил спазм, она не могла вымолвить ни слова.
– С другой стороны, адвокаты твоих родителей утверждают, что в последние месяцы ты страдала депрессией и весь прошлый год и начало нынешнего наблюдалась у психиатра…
Из горла Алисы вырвался нервный клекот, и она взорвалась:
– Но это же неправда! Я… я… меня просто мучили кошмары, я… Боже мой, моя мама попытается выдать меня за сумасшедшую… Вы понимаете? Она скажет, что я безумна!
Она рухнула на кровать.
Анита подошла к девочке и, как могла, постаралась ее успокоить. Но то, что предстояло сообщить, было еще ужаснее, а она не могла вымолвить ни слова.
Алиса сидела молча, раздавленная, уничтоженная, побежденная.
Анита взяла девочку за плечо и медленно притянула ее к себе:
– Слушай меня внимательно, Алиса. Прокурор просил адвокатов передать твоим родителям, что он хочет выслушать их показания по делу об исчезновении мадемуазель Чатарджампы. И по поводу кассеты тоже. Один из экспертов уверен, что на кассете снято настоящее убийство, но двое других настаивают, что это удачная инсценировка. Сегодня в конце дня прокурор сообщил мне, что никакое полицейское расследование в отношении твоих родителей предпринято быть не может…
Алиса бросила на нее отчаявшийся взгляд.
– Адвокаты сообщили, что полное медицинское заключение, подписанное психиатром, доктором Форстером, будет передано в прокуратуру. Похоже, твоя мать обвиняет твоего отца, Стивена Тревиса, в организации заговора, якобы он писал тебе письма, манипулировал тобой, чтобы разрушить образ матери, так что она и против него собирается возбудить дело.
Алиса обмякла, совершенно опустошенная, словно из нее выпустили весь воздух. Нечто смутное грозило сломать ее жизнь, разрушить судьбу, как сухую ветку, унесенную разъяренной рекой. Тонкая, изящная фигура Аниты склонилась над ней.
– Алиса… Я тебе верю. И не думаю, что ты все это придумала… Что-то подсказывает мне, что в то утро ты пришла рассказать мне правду.
Алиса жалко улыбнулась в знак благодарности. Да, она все понимала, но ничто не помешает беспощадному колесу раздавить ее, ведь так?
Лицо Аниты осветила спокойная открытая улыбка.
– Я продолжаю расследование по делу мадемуазель Чатарджампы. И я добилась для тебя защиты до конца недели… Прокурор Горстен хотел уже сегодня вечером передать тебя официальным представителям твоей матери в Амстердаме, адвокатской конторе Хасленса и Хаммера, именно они сделали запрос.
Алиса поняла, что инспектор Ван Дайк добилась для нее отсрочки еще на несколько дней.
Когда Анита ушла, Алиса поняла, что у нее появился неожиданный шанс. Она сможет перехватить инициативу и раскрутить колесо в обратную сторону. На несколько дней ей обеспечена безопасность. Несколько дней для того, чтобы составить новый план.
План, который спасет ее от собственной матери.
Матери, которая теперь сделает все, чтобы уничтожить ее.
3
Ваза с вульгарным звоном разбилась о стену. «Боже, – подумал Вильхейм Брюннер, – идиотка! Ваза, стоимостью в пять тысяч марок, разбита, как дешевая тарелка в кафе на заправке». Но в комнате уже звучал холодный разгневанный голос, заставивший замереть всех присутствующих.
– Сборище бездельников! Проклятые безмозглые мудаки!
Когда Ева Критсенсен впадала в ярость, даже Кеслер пугался. Вильхейм видел, что он предпочел бы стать невидимым, когда глаза этой красивой блондинки метали молнии из-за затемненных стекол ее очков.
– Она исчезла пять дней назад, а вы до сих пор болтаетесь, как дерьмо в проруби, не зная даже, где искать?
Тон был «сладким», как мышьяк. Вильхейм ненавидел этот медоточивый ужас. Часто – почти всегда – за этим следовало жестокое наказание провинившихся.
Кеслер молча смотрел куда-то в одну точку поверх головы Евы, застыв в полной неподвижности, как это делают наемники в военных южноафриканских лагерях.
– Кеслер! Кеслер… – Голос Евы резал слух, как осколок стекла вены.
Вильхейма поразило ощущение опасности: безобидная на первый взгляд интонация походила на нож убийцы.
Теперь Ева почти шептала:
– Кеслер, за что, как вы думаете, я так щедро плачу вам? А? Ответьте!
Экс-наемник молчал, прекрасно зная, что хозяйка не ждет от него ответа.
– Я сама скажу, почему плачу вам вдвое против той цены, которую дадут сегодня за вас на рынке…
Приблизившись, Ева кружила вокруг Кеслера с угрожающим видом. В этом движении странным образом сочетались доверие и желание подавить. Вильхейм знал, что Ева переняла манеру поведения офицеров американской морской пехоты, чьи методы специально изучала по энциклопедии. В каком-то смысле Кеслеру это даже нравится, почувствовал Вильхейм. В запрограммированности подобных ритуалов выражалась высшая степень извращенности Евы, Кеслера да и его самого, конечно.