Эти фигурки не вызвали у инспектора сильных эмоций. В них не чувствовалось ни жизни, ни старания. Они были незаконченными - скорее, черновики или наброски, изображающие отдельные положения тел и выражения лиц.
- Слушайте... А вот это не та девчонка, которую мы позавчера выловили? - следователь показывал на верхнюю полку.
На ней стояли женские бюсты. Лица были выполнены со всем тщанием, с печальной любовью. Закрытые глаза, спокойные лица, больше памятники, чем портреты.
Инспектор не узнал эту девушку, он не видел ее лица. Только бледную руку на пакете для трупов. Но он узнал других. Вот эту нашли на берегу около месяца назад, эту - немногим ранее, эту - позднее. Все они были жертвами Водяного.
- Точно. Их тут... - Иконов, бесшумно шевеля губами посчитал бюсты. - Восемнадцать. Восемнадцать.
- Шестерых не выловили... - задумчиво сказал следователь. - Вот сволочь.
Он окинул взглядом гараж.
- Я даже боюсь представить, что в подвале.
Иконов обернулся. Зайдя сюда, он сразу же увлекся статуэтками и не обратил внимания на крышку люка в дальнем углу. Тяжелая даже на вид, обшитая железом.
- Долго еще? - в дверном проеме толпились недовольные оперативники.
- Сколько надо! - прикрикнул следователь. - Давайте, открывайте подвал, здесь все потом опишите... Аккуратнее, куда ты прешь! Искусство потопчешь... - он повернулся к инспектору и ухмыльнулся. - Спуститесь первым?
Тот мотнул головой.
- Нет, давайте сначала вы. Я потом посмотрю. Схожу пока покурить.
***
Ливень не прекращался.
Оранжевый огонек на мгновение вырвал лицо инспектора из темноты и тут же угас, оставив его дымящий силуэт медленно истекать мыслями.
Мысли мешались. Они истерили и паниковали, и в попытках успокоиться бежали к самому простому выходу: галлюцинации.
Галлюцинации - это банальность, простейшая попытка уйти от настоящего ответа. Наверное, из-за страха перед истиной. Инспектор же хотел достучаться именно до истины, а потому с сухим усердием отгонял это объяснение. Оно было слишком трусливым и бесполезным и только добавляло новых проблем, таких приземленных и бытовых, что о них не хотелось и думать. Из этого объяснения ничего не следовало, было абсолютно непонятно, что с ним делать. Кроме того, инспектор был абсолютно уверен в ясности своего ума.
Нет, за стуком стояло что-то другое. В нем была воля, за ним стоял разум. Стук явно мог влиять на инспектора, принуждать его... к чему? К дальнейшему продвижению. Он будто бы вел инспектора вперед, заигрывал с ним. Но зачем?
От скуки? Просто поразвлечься? Поиграть? Посмотреть со стороны?
В этом был смысл, но тоже слишком поверхностный. Такой ответ был бы просто отмашкой от назойливого ребенка.
Ладно, а куда в результате стук привел инспектора? В мастерскую какого-то безумного скульптора. Инспектор вспомнил свои ощущения от статуэток на столе, тех, к которым творец, судя по всему, относился с большим почтением. Чужеродность, неестественность, незнакомость. Они были «не от мира сего».
И стук. Он тоже был не отсюда. Толи слишком старый, как хруст песни, льющейся из патефона, толи слишком далекий, как голос на другом конце провода.
Чтобы не отделяло инспектора от стука, эта преграда была слишком плотной. Осознать ее было невозможно. Так что и цели стука были неопределимы.
Инспектору было понятно только одно - стуку был нужен именно он. Никто больше не слышал его. Возможно, таким образом стук выражался в эту действительность, находил в ней свое отражение или самого себя, может быть, даже жил посредством инспектора.
Вопрос о том, нужен ли был стук инспектору, испарился в дождливом холоде вместе с дымом от последней затяжки.
***
Да!
Да!
ДА!
Наконец-то!
Наконец, я отрываю руку от ее тонкой шеи и тянусь к рычагу. Ее можно не держать. Она уже забыла про то, что она моя «жертва», забыла про свои глупые страхи и дурацкую скованность. Она забыла свое прошлое и будущее, для нее сейчас существует только настоящее. Она забыла свой образ, воспитанный ханжами и мещанами, и дала волю своему естеству, своим ощущениям, своим желаниям, своему наслаждению.
Она раскрылась, и это все, что сейчас имеет значение для нее. Для меня. Для нас.
Сосущие причмокивания, прерывистые стоны, душные ароматы, закатившиеся глаза и закушенные губы, мягкость кожи, тяжесть груди и раскиданные по стали волосы, напряженные толчки и истомное трение, все ощущения стали нашими, неразделимыми. Все ощущения слились в один порыв, в одну природу, мы стали одной сущностью и выразились в один - настоящий - момент.
Вот что мне нужно. Один момент.
В этот раз он не ускользнет от меня. В этот раз я запечатлею его. Наш общий момент, наше общее Я выразится, обретет плоть.