Инспектор чувствовал. Пальцы окостенели, нос и уши покалывало, а щеки стягивало.
- Он превратил подвал в морозилку. По трубам течет аммиак, насколько я понимаю. Видите, там баллоны? Не представляю даже, сколько он все оборудовал. И как?!
Эксперт восхищенно хлопнул в ладоши и сразу же, смутившись под ошарашенным взглядом инспектора, убрал руки за спину.
- И зачем это все? Чтобы вот эта вот... картина... не испортилась? В чем смысл? Больной, психопат какой-то...
Он живым интересом проводил взглядом трубки, убегающие от пресса.
- Он сливал всю кровь в тот куб на сто...
Рядом со столом звонко и сухо громыхнуло. Звук был похож на стук разлетающихся кеглей для боулинга. Раздался приглушенный матерок следователя.
Инспектор нервно крутанулся на пятках.
Пластиковый куб разошелся пополам. Его половины лежали по обе стороны стола. Внутри он был неровным, всего лишь форма, матрица. А на столе, на аккуратном постаменте стояла ледяная статуя.
О ее жгучие ярко-алые края можно было порезаться. Пылающий в предзакатном свете рубиновый океан, она выжигала глаза, но в ее глубине густилась тьма. Она захватывала и затягивала в себя водоворотом, в абсолютную черноту, насыщенную кровавым оттенком. В этой тьме не было дна, тонуть в ней можно было вечно. И чем глубже - тем темнее. У этой темноты нет предела. Форма статуи - две переплетенные в оргазмической дрожи фигуры, выгибающиеся, заламывающиеся, напряженные, - уже не имела никакого смысла, главным было содержание.
Беспредельная глубина. Тьма.
Такая далекая.
Такая близкая.
Такая чуждая.
Такая понятная.
Такая страшная.
Такая желанная.
Инспектор содрогнулся и натужно крякнул. В трусах стало влажно и липко. Он кончил.
***
Ливень только набирал силу. На асфальт плотным потоком обрушивался целый водопад. Казалось, вода стирает из ночи саму темноту или, по крайней мере, заглушает ее блеклыми помехами.
Инспектор курил и наблюдал, как оперативники пытаются запихнуть в машину своего коллегу. Он упирался, отпинывался и отмахивался. Он не видел ничего вокруг. Помешался. Увидев статую, он бросился к ней, прижался и начал лобызать губами, вылизывать, причмокивая и посасывая, и мусолить, истерично скользя по ней ладонями.
Инспектор ничего не понимал.
Скульптор. Какой бредовый замысел он лелеял в своих мыслях? Какое больное сознание стояло за всем этим? Какие эмоции вихрились внутри него, чтобы вылиться в такое? Это не простая скульптура, это что-то большее. Но что? Единственное, что приходило в голову инспектору - бессмертие. Разве не за этим работают все люди искусства? В книгах, картинах, скульптуре разве не хотят они обрести вечную жизнь? Оставить после себя что-то вечное. Привязать часть себя к миру живых, чтобы не умереть до конца.
Нет, скульптор добивался не этого. Иначе он не выбрал бы лед.
Тогда что? Может быть, выразить себя? Перевести свои чувства в материальную плоскость? Воплотить свою природу? Придать своей душе объем, форму, осязаемость? Но зачем? Чтобы лучше понять свою душу, посмотрев на себя со стороны? Нет. Чтобы другие ее поняли? Или чтобы просто выместить ее? Потому что внутри ей тесно, потому что изнутри она давит?
Инспектор не понимал.
- Что вы думаете, товарищ старший инспектор?! - Товарищ старший инспектор и не расслышал за шумом дождя шаги следователя. Тому приходилось кричать, чтобы были услышаны хотя бы слова.
Инспектор пожал плечами и вяло отбросил сигарету.
У него звенело в голове. Вернее - гудело. Да, снова вернулись навязчивые гудки как напоминание о том, что он - далеко не статуя, и что ему еще слишком рано расслабляться.
Инспектор покачал головой и зашагал вниз по улице.
- Сергей Палыч, вы куда же?! Пешком по такому дождю?! - Ответом следователю был только взмах рукой - полупрощальный полураздраженный.
Инспектор шел и смотрел на свои ноги, шлепающие по толстой пелене воды. В лужах отражались оранжевые ореолы фонарей.
Он завидовал. И скульптору, и убитым девушкам. Ему было противно от собственной бессильности, она отдавала трусостью и подлостью, но он завидовал. Будут они жить в этой статуе вечно или растают вместе с ней, в любом случае, с ними уже покончено. Они либо никогда не пропадут, либо уже пропали. И им уж точно больше не придется появляться - никогда и нигде. Про себя же так сказать он не мог. На нем до сих пор лежал гудящий груз ожидания, и сердце инспектора беспокойно оступалось, предвкушая непонятно что. Инспектору оставалось только надеяться, что этот груз не раздавит его, что в своем предвкушении он не сойдет с ума. Иначе он может пропустить собственное исчезновение и так и остаться висеть в бредовом существовании, абсурдном и муторном.