- Такая красная глина есть только в одном районе города. Но это еще ни о чем не говорит. Она довольно популярна у всяких лепщиков. Знаете, скульпторов, гончаров.
Следователь посмотрел на Иконова. Лицо инспектора, освещенное дрожащими огнями, призрачно мерцало, его контуры плыли. По щекам ползли тени капель с окна. Глаза были закрыты. От этого мертвенного спокойствия следователя передернуло. Он замолчал.
Инспектор, потеряв его голос, открыл глаза, лениво нащупал ими следователя в полумраке машины и кивнул, призывая продолжать. И снова сомкнул веки. Следователю показалось, что Иконов его так и не разглядел, но он продолжил:
- Но мы нашли одного ваятеля в этом районе. Подозрительный тип. Была на него пара жалоб от соседей. Мы со специалистом сверили отпечатки пальцев на его двери с пальцами в мешках. Совпадают.
Инспектор все-таки удостоил следователя недовольным взглядом.
- Вы с ним хоть говорили? Перед тем как пальчики исследовать?
Тот замешкался.
- Нет, мы... Соседи говорят, что он сам пропал пару недель назад.
Инспектор опять отвернулся к окну и насмешливо скривил губы.
- Вот как. Нашли подозреваемого, который сам пропал?
Следователь только коротко пожал плечами:
- Дом обыскать все равно надо.
Иконов не ответил. Он снова слепо уставился в окно.
Густая дождящаяся темень пребывала в состоянии перманентного сжатия вокруг машины. Казалось, еще секунда - и машина пропадет в ней, растворится. А потом и сама тьма растворится в себе и не останется совсем ничего.
Инспектор задержал дыхание и вцепился в дверной подлокотник. Его действительно беспокоила возможность вдруг пропасть. Для него собственная пропажа была не каким-то философским рассуждением, не какой-то абстрактной возможностью, а вполне конкретной перспективой. Он чувствовал ее приближение и пытался раз за разом осознать свое будущее отсутствие, но не мог. Только мозг зудел, и череп жал. Из-за этого он сходил с ума.
Конечно, он понимал, что это паранойя, но она его не отпускала. Она висела над ним с тех самых пор, как исчез его старый друг, причем во время телефонного разговора с ним, с Иконовым. Иконову как будто бы передали эстафету. Или, скорее, что-то вроде черной метки. И выйти из ее тени было решительно невозможно - не помогали ни алкоголь, ни прозак, ни более мощные и запрещенные средства. От последних иногда становилось только хуже. Иконов бросил экспериментировать с ними, когда как-то раз проснулся, стоя на своем балконе, но по ту сторону перил.
Хотя иногда он жалел, что в тот раз проснулся слишком рано.
- Проблемы у меня, большие, ты - последняя надежда, - дрожащий голос Кошкина, звенящий тревогой и надеждой, звучит сквозь наслоения дней, недель и месяцев. - Надо увидеться. Не телефонный разговор.
- Ага, встретиться, так встретиться, - Иконов тогда не придал его словам большого значения. Все проблемы тогда были материальны, у всех проблем тогда были границы. Все проблемы тогда можно было решить. И Иконов готов был их решать. Не впервой. - Давай, знаешь где, на сквере, там такой закуток есть, за памятником. Представляешь себе, где... - Сквозь собственный голос Иконов услышал длинные гудки. - Кошкин?
Гудки, казалось, становились все длиннее, все громче, заполняли собой все сознание.
И они так и не затихли. Даже после того как Иконов положил трубку.
Гудки заменили собой голос Кошкина и теперь будут всегда гудеть где-то в глубине разума, напоминая о нем. Это все, что от него осталось.
- Сергей Палыч, - инспектор встрепенулся и раскрыл глаза. Машина стояла. - Приехали.
В этой части города не было рекламных вывесок, а все соседние дома уже спали. Были только стыдливо уткнувшиеся в асфальт своими фарами полицейские машины и уличные фонари, в свете которых серебряные ливневые нити золотели, перед тем как разбиться вдребезги о землю. Откуда-то из-за них угрюмо смотрел на нахохлившегося инспектора маленький одноэтажный домик с прижавшимся к нему гаражом. Домик тоже нахохлился и был похож на залегшего в траве зверя, прячущегося от хищников, но готового огрызнуться, если они настигнут. Его глаза-окна тускло горели из темноты плотно занавешенной угрозой. Из приоткрытой двери вывалился желтушный световой язык.