В своей истерике она билась, как сумасшедшая, так, что уже почти выскользнула из-под моих коленей.
И снова мне под руку попался писатель. Он с хрустом врезался ей в висок. Ее головенка пискнула, дернулась, скосилась на бок, глаза затухли. Яростная линия замолкшего рта омертвела, и осталась зиять на лице резиновым колесом. Больше ее обмякшее тело не двигалось. И не дышало.
А на писателе от этой схватке осталось пятно крови, влипший в нее клок волос и уродливый скол на печатной машинке.
Жалко. Одна из моих первых работ.
***
Спертый воздух внутри был настолько густым, что не пропускал внутрь запах дождя.
- Притон какой-то... - следователь брезгливо сморщил нос и, стараясь не прикасаться к голым засаленным стенам коридора, пошел вперед - в до омерзения желтый свет, сочащийся из кухни.
От света у инспектора заслезились глаза, и зазвенело в голове - казалось, мозг разбух и уперся в стенки черепа. Инспектор поморщился и уже сделал шаг, направляясь за следователем, но в этот момент его уха легко коснулся настойчивый стук.
Тук-тук-тук.
Едва пробившись в восприятие, едва сформировавшись как явление, стук утонул в голосах, доносившихся с кухни. Следователь неразборчиво препирался с кем-то.
Иконов стоял, прислушиваясь, но никак не мог снова выловить стук из мешанины голосов - оперативная группа, рассредоточившись по всему дому, заполнила собой весь эфир.
- Что вы стоите, как неродной, Сергей Палыч? - Инспектор вздрогнул. Следователь, при этом освещении казавшийся больным стариком, стоял в конце коридора. Он приглашающе указывал на дверь в гостиную. - Здесь ничего интересного. Только мусор и объедки. Бомжатня.
Следователь описал дом досконально. В доме почти не было мебели, а та, что была, - несколько колченогих стульев, хромой качающийся стол, шкаф с болтающимися дверцами, продавленный лоснящийся диван, - были похожи на сиротливых инвалидов, вышедших на пикет перед ратушей. Они располагались в доме бессистемно, сикось-накось, будто бы просто сваленные грузчиками до распоряжения хозяина.
Инспектор так и не смог определить цвет стен. Все лампочки в доме лучились этой блевотной желтизной. Они бесстыже висели под потолком без абажуров или плафонов. Все здесь казалось желтым. Про стены можно было сказать только одно - они грязные и выцветшие, выгоревшие. В углах болтались, покачиваясь, лохмотья облепленной пылью паутины.
Полы были завалены мусором - какими-то бумагами, газетами, пакетами, коробками из-под пищи быстрого приготовления, рваным тряпьем. Рядом с остатками чего-нибудь съестного можно было разглядеть деловито снующих тараканов. Под лампами их спины блестели тусклым золотом, живые медали за распространение скверны. Гады догладывали то, что осталось от дома.
Из-за пустоты и захламленности дом казался незавершенным - толи совсем заброшенным, толи еще необжитым.
По всему дому, волоча за собой длинные худые тени, праздно шатались оперативники. Похожие на аляповатые иллюстрации из старых газет, они резко выделялись на фоне стен, оттого, видимо, чувствовали себя уязвимыми. Интерьеру они были чужды, и, подсознательно понимая это, они вжимали головы в плечи и подозрительно оглядывались.
Тук-тук-тук.
Возможно, они оглядывались из-за стука. Никто кроме Иконова не реагировал на него, будто не слыша, но стук пробирался в их подсознания - подспудно, аккуратно. Инспектор чувствовал это.
Тук-тук-тук.
- Ты это слышишь?
- Что? - следователь, со скучающим лицом волочившийся за инспектором, вопросительно поднял бровь.
- Ничего. Так.
Тук-тук-тук.
Ритм строчащего очередями автомата - сухой, неровный, прыгающий, запинающийся и захлебывающийся. Стук становился тем громче, чем дальше инспектор продвигался внутрь дома. Он шел на него, ориентируясь по громкости, как по подсказкам в детской игре. Тепло. Еще теплее. Совсем горячо.
Тук-тук-тук.
Так горячо, что инспектора бросило в жар. От стука его отделяла только одна дверь.
- А здесь что?
- Гараж должен быть... - следователь на секунду уперся в дверь недовольным взглядом. - Они его что, пропустили? Сволочи ленивые... Подождите-ка...
Он резко повернулся и быстрым шагом направился обратно - к оперативникам.
Иконов остался наедине с дверью.
Тук-тук-тук.
Стук определенно шел из-за нее, но при этом был приглушенным, будто бы пробивался из-под пелены, из-под толщи воды, времени, из другого слоя реальности.
Тук-тук-тук.
Дверная ручка легла в руку маняще идеально, будто бы это и было предназначение Иконова - открыть эту дверь.
Тук-тук-тук.