И снова инспектора захлестнула волна ужаса. Но в этот раз он боялся появиться, а не пропасть. С теми, кто пропал, все понятно - они пропали. Почти что умерли. Они просуществовали свой отрезок времени, тем самым выполнив то, что от них требовалось. И большее, что могло остаться после них, - длинные гудки, нашедшие отзывы в головах тех, кому еще только предстоит пропасть. Их судьбы, возможно, продолжат чужие выдумки и фантазии, но все это будет лишь блеклой копией, попыткой не упустить и не потерять. А пропавшим - уже все равно. Их ничего не волнует, они ничего не чувствуют. Они пропали. Но, возможно, они еще появятся.
Откуда? Из того же небытия, куда они потом снова пропадут? Из чьего-то больного воображения?
Зачем? Чтобы сделать что-то или чтобы с ними что-то сделали? Чтобы написать историю или чтобы протащиться по ней, выполняя свое предназначение? Чтобы просто открыть одну из дверей?
В любом случае, когда они появятся, им придется с этим мириться. С этим ничего не поделать. Вопрос только в том, где и как они появятся.
Тук-тук-тук.
Инспектору не хотелось появляться по ту сторону двери. Он чувствовал, что только стук может ответить на все эти вопросы, но он не хотел ответов. Он хотел только заглушить мысли, избавиться от них и остаться. Остаться по эту сторону двери, в спокойствии и неведении, и главное - без этого настойчивого стука. И без гудков из небытия. Что пропало, то пропало, так и должно быть.
Тук-тук-тук.
Предназначение лежало в руке Иконова маняще идеально, но он противился ему.
Он не хотел появляться там, но как он появился здесь? Здесь появляться он тоже не хотел. Он вообще не хотел появляться, но это не зависело от него.
Было бы глупо задаваться вопросами о том, откуда он появился и не пропадал ли он раньше. Все его состояния, кроме того, в котором он находился сейчас, были невоспринимаемы и, следовательно, непознаваемы.
Эти вопросы сгодились бы только для того, чтобы тянуть время в ожидании спасительных шагов следователя, которые отвлекли бы инспектора от метафизики и потащили бы дальше по настоящему. Но следователь не спешил. Краем уха Иконов слышал, как следователь разносит ленивых оперативников, но все это был шум из того самого настоящего, откуда инспектор в данный момент выпал, и на которое смотрел откуда-то сбоку. Он словно оказался заперт меж двух дверей, каждую из которых заклинило.
Тук-тук-тук.
Инспектору не оставалось ничего, кроме как поддаться и выполнить свое предназначение.
Ручка повернулась легко, будто давно уже ждала, чтобы ее повернули. В замке радостно лязгнула защелка. Дверь поддалась и разрезала мысли инспектора громким, протяжным скрипом.
И этим же скрипом стерла стук.
Тишина. Только фонящий за спиной бубнеж.
Инспектору стало легче. Стука больше не слышно. Конечно, он не пропал, он просто ускользнул, но, по крайней мере, инспектору теперь не придется с ним встречаться. Все вопросы так и останутся абстрактной философией, досужими размышлениями.
Желтизна вползла в открытую дверь и очертила за ней горячечный полукруг света. По нему были раскиданы длинные тени. Тени отбрасывали статуэтки. Инспектор вздрогнул. У него появилось странное ощущение, будто бы он внезапно, сам того не желая, стал центром внимания, будто бы все люди в большом зале обернулись, услышав его неудачную реплику, и теперь с укором смотрят на него. На инспектора давили десятки взглядов. Десятки маленьких человечков в разных позах, за разными занятиями, все они пристально следили за ним. Их присутствие чувствовалось и в глубинной темноте гаража - почти осязаемая угроза в плотной и тугой тени.
Инспектор, сконфузившись, замер на пороге. В желтом мерцании их тени дрожали, одушевляя фигурки, создавая иллюзию дыхания. Неосознанно Иконов пытался предугадать, что они будут делать дальше - панически, толкаясь, разбегутся со света, как тараканы, или понесутся на него, цокая по полу глиняными ножками, чтобы в негодовании скрутить наглого Гулливера, вторгшегося в их владения.
Что за глупость!
Инспектор отбросил бредовые фантазии и принялся шарить по стене в поисках выключателя.
Яркий белый свет был в этом доме благословлением. Тон гаражу задавали серые цементные стены, здесь было серо и уныло, но не тошнотворно. Запах цементной пыли - как свежий воздух, после затхлой вони кислого тряпья и гниющих объедков.
В гараже была мастерская. В середине стояли массивный грубо сколоченный стол и потертое кресло, у самых ворот - старомодный гончарный круг с ножным приводом и неаккуратно собранная кирпичная печка, видимо, для обжига, больше напоминающая закопченный мангал. Сбоку от двери, по правое плечо инспектора был такой же добротный шкаф.