– Оставим души святошам, – говорил Трясучка. – А дела – торгашам. Вот месть – это по мне. А! Мать твою! – Димбик всхлипнул, готовясь к смерти. Но послышался всего лишь звон, когда вилка северянина упала на стол, разбрызгивая жидкий желток.
– Тебе было бы легче двумя руками. – Коска махнул наемникам, стоявшим у стен. – Господа, отойдите. Трясучка – мой старинный друг, и с его головы не упадет ни волоса. – В тот же миг опустились луки, мечи и копья. – Как думаешь, не пора ли теперь отпустить капитана Димбика? Если один из наших погибает, остальные сильно переживают. Как утята.
– От утят можно ожидать больше отпора, чем от этого сброда.
– Они – наемники. Сражение занимает последнее место в их мыслях. Почему бы тебе не присоединиться к нам? Как в старые добрые времена. Дружба, веселье, волнение в крови!
– Яд, предательство, жадность? Я решил, что лучше работаю в одиночку.
Внезапно давление на шею Димбика исчезло. Капитан вдохнул со сдавленным вскриком, когда ощутил, что его поднимают за воротник и отправляют в полет через всю комнату. Ноги его запутались, и, врезавшись в ближайшего подчиненного, он повалился вместе с ним под стол.
– Если встречу какого-нибудь девятипалого, я тебе сообщу, – сказал Коска, обнажив пожелтевшие зубы, и, упираясь руками в колени, выпрямился.
– Сообщи, – Трясучка спокойно перехватил нож, которым едва не лишил жизни капитана, и принялся резать мясо. – И закрой дверь, когда уйдешь.
Димбик медленно поднялся, прижимая пальцы к кровоточащей отметине на горле и не сводя глаз с Трясучки. Как бы он хотел убить эту грязную тварь. Ну, или хотя бы приказать убить. Но Коска приказал не причинять вреда северянину, а Коска, как бы там ни было, а было, как правило, не слишком обнадеживающе, главнокомандующий всей Роты. В отличие от прочего отребья, Димбик оставался солдатом. Он понимал такие истины, как уважение, повиновение, серьезное отношение к службе. Даже если все остальные отказывались понимать. Сказать точнее, очень важно сохранять серьезность, в то время как остальные не хотели. Капитан вернул перекрутившуюся перевязь на место, с отвращением отметив, что блестящий шелк замазан желтком. Какой же красивой она была когда-то! Никто не догадывался. И как же Димбик скучал по армии. Настоящей армии, а не этой извращенной насмешке над воинской службой.
Он был достойнейшим в Роте, а его презирали. Давали подчиненных меньше, чем другим, выбирали самые худшие поручения, обделяли при дележе награбленного. Он одернул поношенный мундир, вытащил гребешок и пригладил волосы, а потом решительно покинул подмостки, где натерпелся позора, с самым строгим видом, какой мог только на себя напустить. В окружении сумасшедших любой здоровый человек выглядит безумцем.
Суфин ощущал в воздухе запах дыма. Это напомнило ему другие, давние войны. Войны, на которых приходилось по-настоящему сражаться. Ну, или так казалось сейчас. Он шел на войну за свою страну, за своих друзей, за свою жизнь, за выживание… не важно, к чему это привело.
Наемники, которые пытались завалить сторожевую вышку, отказались от замысла и теперь сидели без дела, передавая друг другу бутылку. Инквизитор Лорсен стоял рядом с ними туча тучей.
– Вы закончили с лавочником? – спросил Коска, вернувшись с постоялого двора.
– Закончил.
– И что узнали?
– Он умер.
Недолгое молчание.
– Жизнь состоит из сплошных разочарований.
– Некоторые люди не выдерживают допроса с пристрастием.
– Осмелюсь заметить, моральное разложение приводит к слабости сердца.
– Но результат один и тот же, – подытожил инквизитор. – У нас есть список, согласованный с Наставником. Следующим будет Лоббери, а после – Эверсток. Поднимайте Роту, генерал.
Коска нахмурился. По наблюдениям Суфина, за сегодняшний день это было самое серьезное волнение, отразившееся на лице Старика.
– Может, стоит позволить людям переночевать? Отдохнуть какое-то время, насладиться гостеприимством местных обывателей?
– Вести о нашем походе не должны достичь ушей мятежников. Праведники не могут задерживаться. – Лорсену удалось произнести эту фразу без малейшего намека на улыбку.
– Праведники трудятся без устали, не так ли? – Коска надул щеки.
Суфин вдруг почувствовал такую усталость, что не смог бы, пожалуй, и руки поднять. Накатила изнуряющая беспомощность. Если где-то и можно найти праведного человека, то он, пожалуй, достойнейший называться им. Достойнейший в Роте. Он не гордился собой. Лучший червяк в навозной куче имеет больше поводов для самовосхваления. Просто, он – единственный, у которого оставался крохотный клочок совести. Ну, разве что кроме Темпла, хотя стряпчий проводил любое свободное мгновение, пытаясь доказать окружающим, что само понятие «совесть» ему незнакомо. Суфин смотрел, как законник стоит позади Коски, слегка ссутулившись, будто пытался спрятаться, и теребил пуговицы рубашки. Человек, который, вполне возможно, был кем-то, пытался приложить все усилия, чтобы казаться никем. Но посреди всего этого безумия и бессмысленного разрушения утрата идеалов одним человеком выглядела сущей мелочью. Может, Джубаир прав? Мог ли Бог быть мстительным убийцей, который наслаждается насилием? Суфин не мог подобрать слов, чтобы возразить.