Лорсен вдохнул сквозь сжатые зубы. Толпа безумцев, ждущих сигнала самого безумного.
– Еще не поздно, – Сафин говорил тихо, чтобы не услышали остальные. – Мы можем остановить это.
– Зачем? – Джубаир обнажил меч, увидел страх в глазах Сафина и почувствовал жалость и презрение к нему. Страх рождался из высокомерия. Из убеждения, что не все совершается по воле Бога и может быть изменено. Но ничего нельзя изменить. Джубаир принял это много лет назад. С тех пор он и страх стали полностью неведомы друг другу.
– Это то, чего хочет Бог, – сказал он.
Большинство отказываются видеть правду. Сафин уставился на него, словно он был психом.
– Зачем Богу желать наказывать невинных?
– О невинности не тебе судить. Как не дано человеку понять замысел Бога. Если Он хочет кого-то спасти, Ему нужно лишь отвести мой меч в сторону.
Сафин медленно тряхнул головой.
– Если это твой Бог, я в него не верю.
– Что за Богом был бы Он, если бы твоя вера могла создать хоть ничтожную разницу? Или моя, или чья угодно? – Джубаир поднял клинок, и солнечный свет осветил длинное прямое лезвие, сверкая на множестве зарубок и засечек. – Не верь в этот меч, но он все равно тебя зарубит. Он Бог. Мы все идем Его путями, не взирая ни на что.
Сафин снова тряхнул своей маленькой головой, будто это могло все изменить.
– Что за священник научил тебя этому?
– Я видел, каков мир, и сам рассудил, каким он должен быть. – Он взглянул через плечо – его люди собирались в лесу. Доспехи и оружие готовы к работе; лица напряжены.
– Мы готовы атаковать?
– Я был там, – Сафин указал на Сквердил. – У них есть три констебля, и два из них идиоты. Не уверен, что нужна решительная атака.
В самом деле, укреплений было мало. Раньше город окружал забор из необструганных бревен, но он был частично снесен, чтобы дать городу расти. Крыша деревянной сторожевой башни была покрыта мхом, и кто-то прикрепил веревку для сушки белья к одной из ее опор. Духов давно выбили из этой страны, и горожане, очевидно, не ожидали угрозы. Скоро они осознают ошибку.
Взгляд Джубаира скользнул по Сафину.
– Я устал от твоего брюзжания. Подавай сигнал.
У скаута в глазах было нежелание и горечь, но он подчинился, хватая зеркало, и двинулся к краю леса, чтобы подать сигнал Коске и остальным. Это было нормально для него. Если бы он не подчинился, Джубаир скорее всего убил бы его и был бы прав.
Он закинул голову и улыбнулся голубому небу сквозь черные ветви, черные листья. Он мог делать что угодно и был бы прав, потому что он сделал себя усердной марионеткой замысла Бога и, поступая так, освобождал себя. Один он свободен, окруженный рабами. Он был достойнейшим в Близкой Стране. Достойнейшим в Земном Круге. Он не испытывал страха: Бог был с ним.
Бог был везде, всегда.
Как может быть иначе?
Проверив, что его не видно, Брачио вытянул медальон из рубашки и открыл. Два крошечных портрета настолько выцвели и покрылись пузырями, что никто иной не увидел бы ничего, кроме грязи, но Брачио их знал. Он нежно потрогал пальцами эти лица, и в его мыслях они были там, где он их оставил так давно – приятные, совершенные и улыбающиеся.
– Не волнуйтесь, детки, – проворковал он им. – Я скоро вернусь.
Мужчина должен выбрать, что важно, и оставить все прочее псам. Беспокойся обо всем, и не сделаешь вовсе ничего хорошего. Он был единственным здравомыслящим человеком в Компании. Димбик был самовлюбленным глупцом. Джубаир и рассудок были друг другу совершенно не знакомы. При всей свой ловкости и хитрости Коска был мечтателем – это дерьмо с биографом было тому доказательством.
Брачио был достойнейшим из них, поскольку он знал себе цену. Ни возвышенных идеалов, ни великих иллюзий. Он был здравомыслящим человеком, со здравыми амбициями, делал то, что должен, и был доволен. Его дочери были единственным, что для него имело значение. Новые платья, хорошая еда, хорошее пособие и хорошая жизнь. Лучшая жизнь, чем, черт возьми, прожил он …
– Капитан Брачио! – пронзительный крик Коски, громче обычного, вернул его в настоящее. – Сигнал!
Брачио со стуком захлопнул медальон, вытер влажный глаз тыльной стороной кулака и расправил ремень, на котором висели его ножи. Коска засунул одну ногу в стремя и подпрыгивал – раз, два, три, – прежде чем снова принялся тянуть позолоченную луку седла. Его выпученные глаза поравнялись с ней, и он застыл.
– Не мог бы кто-нибудь…
Сержант Дружелюбный подсунул руку под его задницу и без усилий затащил его в седло. Оказавшись на коне, Старик мгновение восстанавливал дыхание, затем с некоторым усилием вытащил клинок и поднял его ввысь.
– Обнажите мечи! – Он обдумал это. – Или более дешевое оружие! Давайте… сделаем что-то хорошее!