Свит махнул дамам, приподняв поля шляпы шишковатыми пальцами, и едва слышно сказал:
– Черт возьми, все уже не так, как раньше. Бабы и щегольские одежды, и плуги, и портативные кузницы, и кто знает, какие ужасы будут дальше. Было время, когда здесь ничего не было, только земля и небо, звери и духи, и далекое дикое пространство, где можно дышать. Черт, я проводил двенадцать месяцев в году в компании с одной лишь лошадью.
Шай снова сплюнула.
– Никогда в своей жизни так не жалела о лошади. Полагаю, я прокачусь вокруг и поприветствую Сообщество. Посмотрю, не слышал ли кто-нибудь шепоток о детях.
– Или о Греге Кантлиссе. – Ламб нахмурился, сказав это имя.
– Хорошо, – сказал Свит. – Хотя, ты поосторожней, слышишь?
– Я могу о себе позаботиться, – сказала Шай.
Обветренное лицо старого скаута сморщилось, когда он улыбнулся.
– Я волновался за остальных.
Ближайший фургон принадлежал человеку по имени Джентили, древнему стирийцу с четырьмя кузенами, которых он звал мальчиками, хотя они были не намного его моложе, и на вид между ними не было ничего общего. Он был упрямо настроен выкопать новую жизнь из гор и, должно быть, был оптимистом, раз он с трудом мог стоять на сухом месте, не говоря уже о том, чтобы стоять по пояс в ледяном потоке. Он не слышал об украденных детях. Она не была уверена, что он слышал вопросы. В качестве прощального слова, он попросил Шай, если он ей нравится, разделить с ним его новую жизнь в качестве его пятой жены. Она вежливо отказалась.
Лорда Ингелстада, очевидно, преследовали неудачи. Когда он использовал это слово, леди Ингелстад – женщина, не рожденная для трудностей, но, несмотря на это, решительно настроенная растоптать их – сердито смотрела на него, словно ее преследовали все его неудачи плюс еще одна, и это был выбор мужа. По мнению Шай, его неудачи пахли как игральные кости и долги, но так как ее курс по жизни вряд ли можно было назвать ровным, она подумала, что стоит поумерить критику и оставить неудачи в покое. О бандитах, среди прочего крадущих детей, он совершенно ничего не знал. В качестве прощального слова он пригласил ее и Ламба сыграть вечером в карты. Он пообещал, что ставки будут маленькими, хотя по опыту Шай, они всегда начинаются с малого, и им не нужно расти слишком высоко, чтобы у всех начались неприятности. Она вежливо отклонила и это, намекнув, что человек, потерпевший столько неудач, не должен стремиться привлечь новые. Он намек благодушно понял, покраснев, и предложил то же самое Джентили и мальчикам. Леди Ингелстад выглядела так, будто загрызла бы большинство из них, прежде чем увидела раздающую карты руку.
Следующий фургон был, должно быть, самым большим в Сообществе, со стеклянным окном и надписью "Знаменитый Иозив Лестек", написанной на боку уже облезающей пурпурной краской. По мнению Шай, если человек столь знаменит, ему не нужно писать свое имя на фургоне, но раз ее слава была связана лишь с плакатами об ее розыске, ей не следовало считать себя экспертом.
Правил парень с всклокоченными волосами, и рядом с ним сидел, качаясь, большой человек – старый, сухопарый, бесцветный, закутанный в изношенное одеяло духов. Когда Шай и Ламб подъехали, он оживился при возможности похвастать.
– Я… Иозив Лестек. – Королевский рокот из этой иссохшей головы производил впечатление; властный, глубокий и смачный, как сливовый соус. – Полагаю, это имя вам знакомо.
– Извините, мы не часто ходим в театр, – сказал Ламб.
– Что ведет вас в Далекую Страну? – спросила Шай.
– Я был вынужден отказаться от роли в Доме Драмы Адуи по причине болезни. Труппа, конечно, сокрушалась от этой потери, сильно сокрушалась, но я полностью восстановился.
– Это хорошо. – Страшно было представить его до восстановления. Сейчас он выглядел, как труп, поднятый колдовством.
– Я еду в Криз, чтобы принять ведущее участие в культурной феерии!
– Культурной? – Шай приподняла поля шляпы, чтобы взглянуть на пустую местность впереди – серую траву, больной кустарник и опаленные бока печеных коричневых булыжников – без признаков жизни, кроме пары не теряющих надежды ястребов, кружащих в высоте. – Там?
– Даже ничтожнейшие сердца жаждут отблесков возвышенного, – сообщил он.
– Поверю вам на слово, – сказал Ламб.
Лестек улыбался краснеющему горизонту, прижав к груди бледную, почти прозрачную руку. У нее было чувство, что он был одним из тех, кому не нужны два человека для беседы.
– Мое величайшее представление еще впереди, вот что я точно знаю.
– Есть чего предвкушать, – пробормотала Шай, поворачивая лошадь.