Свит махнул дамам, приподняв поля шляпы шишковатыми пальцами, и едва слышно сказал:
– Чёрт возьми, всё уже не так, как раньше. Бабы и щегольские одежды, плуги и портативные кузницы, и кто знает, какие ужасы будут дальше. Было время, когда здесь ничего не было, только земля и небо, звери и духи, и широкий простор, где можно дышать. Чёрт, я проводил двенадцать месяцев в году в компании с одной лишь лошадью.
Шай снова сплюнула.
– Никогда в жизни мне не было так жалко лошадь. Пожалуй, прокачусь-ка я вокруг, поприветствую Сообщество. Посмотрю, не слышал ли кто-нибудь о детях.
– Или о Греге Кантлиссе. – Ягнёнок нахмурился, сказав это имя.
– Хорошо, – сказал Свит. – Только ты там поосторожней, слышишь?
– Я могу о себе позаботиться, – сказала Шай.
Обветренное лицо старого разведчика сморщилось в улыбке.
– Я волновался за остальных.
Ближайший фургон принадлежал человеку по имени Джентили, древнему стирийцу с четырьмя кузенами, которых он звал мальчиками, хотя они были не намного его моложе, и c виду на него совершенно не похожи. Он решительно намеревался выкопать себе в горах новую жизнь, и его оптимизм поражал – ведь он и на сухой земле с трудом держался на ногах, что уж говорить о ледяном потоке, в котором придётся стоять по пояс в воде. Он не слышал об украденных детях. Она сомневалась, что он слышал вопросы. На прощание он предложил Шай разделить с ним новую жизнь в качестве его пятой жены. Она вежливо отказалась.
Лорда Ингелстада, видимо, преследовали неудачи. Когда он произносил это слово, леди Ингелстад – женщина, не рождённая для трудностей, но всё равно решительно настроенная их растоптать – сердито смотрела на него, словно её преследовали все его неудачи и вдобавок ещё замужество. По мнению Шай, от его неудач за версту несло игральными костями и долгами, но, поскольку и её жизненный путь не назвать идеальным, она решила попридержать критику и оставить неудачи в покое. О бандитах, которые крадут детей, он совершенно ничего не знал, как и о многом другом. На прощание он пригласил их с Ягнёнком сыграть вечером в карты. Он пообещал, что ставки будут маленькими, хотя, по опыту Шай, они всегда начинаются с малого, и им не нужно сильно расти, чтобы у всех начались неприятности. Она вежливо отклонила и это, намекнув, что человек, которого преследуют неудачи, не должен навлекать на себя новые. Он, покраснев, принял намёк благодушно и предложил то же самое Джентили и мальчикам. Леди Ингелстад выглядела так, будто загрызла бы их всех при виде первой же раздачи.
Следующий фургон был, пожалуй, самым большим в Сообществе, со стеклянными окнами и надписью «Знаменитый Йозив Лестек», пурпурная краска которой уже облупилась. Шай казалось, что такому знаменитому человеку нет нужды писать своё имя на фургоне, но раз уж её слава ограничивалась лишь повсеместно расклеенными объявлениями об её розыске, вряд ли ей стоило считать себя экспертом.
Правил лохматый парень, а великий человек сидел, покачиваясь, рядом с ним – старый, сухопарый, бесцветный, закутанный в изношенное одеяло духов. Когда Шай и Ягнёнок подъехали, он оживился при возможности похвастать.
– Я… Йозив Лестек. – Королевский рокот из этой иссохшей головы производил впечатление – властный, глубокий и смачный, как сливовый соус. – Полагаю, это имя вам знакомо.
– Извините, мы не часто ходим в театр, – сказал Ягнёнок.
– Что ведёт вас в Дальнюю Страну? – спросила Шай.
– Я был вынужден отказаться от роли в Доме Драмы Адуи по причине болезни. Труппа, конечно, сокрушалась от этой утраты, сильно сокрушалась, но я полностью восстановился.
– Это хорошо. – Страшно было представить его до восстановления. Сейчас он выглядел, как труп, поднятый колдовством.
– Я еду в Криз, чтобы принять ведущее участие в культурной феерии!
– Культурной? – Шай приподняла поля шляпы, чтобы взглянуть на пустынную местность впереди, на серую траву, больной кустарник и опалённые бока бурых валунов. Никаких признаков жизни, если не считать пары ястребов, кружащих в вышине в надежде на поживу. – Там?
– Даже ничтожнейшие сердца жаждут отблесков возвышенного, – сообщил он.
– Поверю вам на слово, – сказал Ягнёнок.
Лестек улыбался краснеющему горизонту, прижав к груди бледную, почти прозрачную руку. У Шай сложилось чувство, что он был одним из тех, кому не нужны собеседники.