- Слушай!.. Серго! Товарищ Раскольников! Что такое говорит эта женщина?! - Товарищ Нариманов вскипел, как начищенный медный чайник, - Какие такие англичане-мангличане?! Да я... Я партийный товарищ! Я всей душой за Советскую власть!
Орджоникидзе расплылся в ехидной улыбке и даже захлопал в ладоши.
- Браво, Лариса Михайловна! - весело заявил он, - Если бы Азербайджан имел такую женщину, как вы, поверьте, восточные женщины давно бы сбросили свои чадры и надели их... на мужчин!
- Вай-вай, и слава Аллаху, что не имеет! - искренне воскликнул товарищ Нариманов. - Плывите вы в свой Энзели поскорее! Я даже распоряжусь, чтоб вам на подмогу из Ленкорани товарищ Амиров с конницей-шмонницей вышел... Только уплывайте скорее отсюда, а?!!
- Уплывает дерьмо по канализации. Боевые корабли - уходят! - отрезал Раскольников.
Рассвет 18 мая стал для Энзели роковым. В то утро красная эскадра неожиданно надвинулась на город с моря. Подчиняясь нетерпеливому детскому чувству, Лариса схватила бинокль и принялась жадно рассматривать берег страны, о которой так часто думала и мечтала. В бинокль был виден обычный приморский город с глинобитными домиками и дворцом губернатора, окруженным фруктовым садом. Так вот она, пышная и прекрасная Персия, о которой так много рассказывал ей Гафиз - Гумилев! Уведенных белогвардейцами кораблей не было заметно: Лариса поняла, что они стоят в глубине Энзелийского залива. К востоку от Энзели раскинулся занятый английским гарнизоном пригород Казьян. Здесь находились какие-то длинные одноэтажные здания новой постройки - казармы или склады. На светлеющем небе резко вырисовывались две тонкие мачты полевой радиостанции. Несколько тяжелых шестидюймовых орудий открыто стояли на песчаном берегу, не защищенные даже бруствером. Британский гарнизон не проявлял ни малейших признаков тревоги и, вероятно, как и жители города, еще досматривал сладкие утренние сны. Главный информатор красных, отчаянный главарь местных полуразбойников-полуповстанцев Мирза Кучек-хан, скрывавшийся где-то поблизости в поросших лесом горах, был прав: Энзели был совершенно не готов к обороне.
Миноносец "Карл Либкнехт", словно гончая, промчался вдоль побережья, вынюхивая место для высадки. "Здесь, - произнес Федор Раскольников, заметив отлогую песчаную отмель к востоку от Казьяна. - Поднять сигнал к началу десантирования!" Разноцветные коконы флажкового телеграфа по тросу взлетели на мачту флагмана и весело распустились на ветру цветными полотнищами. Лариса была сейчас сторонним зрителем этого занимательного и кровавого спектакля, имя которому "война". Она отступила вглубь мостика, чтобы не мешать мужу и другим военморам исполнять революционный долг, и с болезненным интересом наблюдала за происходящим.
От пузатого нефтеналивного парохода отвалили три густо дымящих паровых катера, на которых, словно черная пена, гроздьями весели краснофлотцы-десантники. Тускло поблескивали издалека ржавые штыки их трехлинеек - казалось, они были не страшнее иголки! В то же время "вспомогательный крейсер" "Роза Люксембург" и эскадренный миноносец "Дерзкий" с грехом пополам выстроились в кильватерную колонну на траверзе Казьяна и разбудили незадачливых "джентельменов" грохотом своих морских орудий. Тяжелые снаряды рвались вокруг британского лагеря, вздыбливали песок возле безлюдной батареи на берегу, а некоторые, перелетев через узкую косу, поднимали грязные фонтаны брызг и ила на заболоченных берегах Энзелийского залива. "Скверно стреляют, бездельники, - раздраженно бросил Раскольников командиру флагманского миноносца. - Разленились на кокаине и спирте. Город бы не задели... Рано с персами ссориться. Выдать артиллеристам координаты по флагманскому дальномеру!".
Между тем песчаная отмель почернела от напористо хлынувшей на берег толпы "братишек". В передних рядах плескалось на ветру широкое красное знамя с серпом и молотом. Проворно забравшись на телеграфные столбы, ловкие матросики тесаками-бебутами срезали провода. Переживавшее неприятно пробуждение английское командование было лишено телеграфной связи. Высадив первую волну десанта, катера двинулись к пароходу за второй.
Однако англичане опомнились раньше, чем красные могли предположить. От Казьяна навстречу десанту решительно двинулась цепь сикхских стрелков, которых Лариса узнала по характерным тюрбанам защитного цвета. "Братишки" на берегу поспешно залегли и стали огрызаться винтовочным огнем. "Не хватало еще, чтоб эти бородатые индусы спихнули наших в море", - зло обронил Раскольников. "Дальномер, координаты! - обернулся он к суетившимся на мостике военморам. - Флажковый семафор - всем: прицел двадцать восемь, целик - два. Взрыватель осколочный. По пехоте интервентов... Огонь!".
Лариса почти любовалась мужем. Спокойный, уверенный, сильный, принимающий единственно верное решение, презирающий опасность... Он был прекрасен той разрушительной и пугающей красотой, за которую она полюбила революцию! Но это зловещее "почти" не давало ей покоя: мешало полностью довериться Раскольникову и полюбить его так, как когда-то она любила Гафиза. Красота революции была временной: у этой ужасающей красоты, близкой к безобразию, недолгая жизнь: ей дано взметнуться бесполезным и ослепляющим пламенем и погаснуть, тогда как поэзия живет вечно. Эта мысль заставила Ларису грустно улыбнуться, и Раскольников, который словно спиной почувствовал ее сомнения и боль, обернулся и удивленно-встревоженно посмотрел на жену. "Ничего, Федор, я с тобой", - сказала она ему глазами и улыбкой, и Раскольников успокоенно отвернулся. Слава Богу, или нет, слава Революции, жена по-прежнему любит его, "красное вдохновение" рядом!
После серии недолетов и перелетов комендоры красной эскадры наконец-то добились "накрытия". Снаряды рвались прямо в боевых порядках сикхов, которым было негде укрыться. Лариса невольно опустила бинокль: смотреть, как взрывами подбрасывает растерзанные тела солдат, было не впервой, но, как всегда, отвратительно и страшно... На Гражданке она видела много смертей, но так и не смогла к ним привыкнуть. Слово "враг", которое Федор произносил жестко и уверенно, Лариса выговаривала с оттенком колебания, как будто не могла до конца поверить в то, что враги не заслуживают милосердия. "Гражданка" научила ее жестокости, но слепая злость накатывала волной, а потом так же - волной, уходила. Оставалась боль - часто, смешанная с невольным сожалением об ушедших - и своих, и чужих. Что же, значит, она так и не выучилась быть "солдатом революции". Она была лишь свидетельницей чужих побед и ненависти - совсем, как сейчас.
Раскольников припал к своему длинному цейсовскому биноклю, словно жаждущий - к горлышку фляги. "Вот так. Еще! Еще! - удовлетворенно приговаривал он. - Получите, мрази! Это вам за кандалы! Это за тюремный "поридж"!.. Попомните, гады склизкие, как члена Реввоенсовета республики в казематах морозить!". Неприятная догадка озарила Ларису, словно небо - вспышка орудийного выстрела. Неужели все это... Экспедиция, Энзели, Персия, спасение уведенных "беляками" кораблей... Просто примитивная и жестокая месть англичанам за ту злосчастную разведку в Финском заливе в декабре 1918-го, когда британские крейсера удивительно легко взяли в плен Раскольникова вместе с миноносцами "Спартак" и "Автроил". И Раскольников, с его кипучей энергией и неуемными амбициями, оказался на долгие месяцы запертым от мира и революции в промозглой камере лондонской тюрьмы... И на самом деле - расплата, месть! В эту минуту Раскольников показался Ларисе низким и мелочным: Гафиз никогда не мстил, он был выше мщения. В 1916-м Гафиз просил Ларису никогда не заниматься "проклятыми вопросами", революцией, но она занялась и, кажется, увязла в этих проклятых вопросах навсегда...
...Сильно поредевшая цепь сикхов, отстреливаясь, отступала к Казьяну. "Братишки" преследовали их, но не особенно рьяно: втягиваться в ближний бой им, выжившим на фронтах Гражданки, совсем не хотелось. На отмель высаживалась вторая волна десанта. Катера прикрывал орудийно-пулеметным огнем тральщик "Володарский", которому мелкая осадка позволила подойти почти к самому берегу.